Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография
Мишель воззрился на нее с суеверным ужасом.
— Рене?! Я ослышался, у меня галлюцинации?! Ты сама до этого дошла?! Без книжек и без учителей?! Рене, я только об этом с утра до вечера и думаю! Как остаться в целости и сохранности, когда все кому не лень рвут тебя на части?!
Рене стало неловко, но она не могла сказать, что учится в лицее: была уже хорошим конспиратором.
— Что-то я, конечно, читала… У нас сосед был — давал мне школьные учебники, — и незаметно подмигнула Люку: знай, мол, наших — и Люк, который и ее уже начал побаиваться после столь ученых сентенций, вздохнул тут с облегчением.
— Учебник или хрестоматию? — Мишель оказался вовсе не так прост, как казался поначалу, и поглядел на нее с орлиной проницательностью: таков был, видно, взгляд и у его отца, от которого он напрасно отказывался.
— И то и другое. — Рене решила если врать, то короче. — Тексты я тоже читала.
— Только те, что в хрестоматии? Или и классиков тоже? С «Пролегоменами» Канта знакома?
— Нет, — честно призналась она.
— И не берись! Я проштудировал — без толку! И вообще — во многом знании многие печали. Дошел вот до Маркса и споткнулся. Не сознание определяет бытие, а бытие сознание. Это «Немецкая философия», часть первая. Сказал — как ножом отрезал. Как ни бейся, а из своих берегов не выйдешь — умом будешь знать, а душой остаешься там же. В бытии, гори оно пропадом!
Рене была настроена проще и практичнее.
— Знаешь что? — надумала она. — Давай-ка вечернюю философскую школу организуем. Я уже пробовала это делать. «Происхождение семьи, частной собственности и государства» рассказывала.
— Рене, фи! — воскликнул он. — Нести эту бурду в массы?! Я от тебя такого не ожидал!
— Сверху спустили, — оправдалась она. — Потом мне было тогда всего двенадцать…Ты сам читал ее?
— Просматривал.
— А я чуть не наизусть выучила. И правда, не нужно было. Там все в родственных отношениях запутались — споткнулись, как ты говоришь. Но нас-то уж никто не будет контролировать: что читать, что нет. Сами выберем.
— А нужно это твоим друзьям? — усомнился он.
— А почему нет? Если тебе было интересно, почему другим нет? Хочешь из нас мещан во дворянстве сделать?
Это его подкосило.
— Еще и по морде схлопотал. Как всегда бывает, когда навязываешься.
— Надо относиться к другим как к себе, — снова профилософствовала Рене: ей трудно было отказать себе в этом удовольствии. — Каждый един и неделим и ни от кого не зависим и, когда сходится с людьми, должен оставаться собою. Но для этого он должен и к другим относиться так же…
Это были мысли не на каждый день, а рожденные моментом и тут же ею забытые, но на него они произвели впечатление. Он ведь был человеком Слов, которые откладывались в его сознании наподобие библейских заповедей. Сущность философии и морали заключается в том, чтобы давать жизни самые общие советы и формулировки, и те, что предложила Рене, были ничем не хуже и не лучше других, но и это было немало, и он как философ понимал это.
— Ладно, — покорился он. — Философская школа так философская школа. Видно, мне, как отцу, суждено учить всех философии…
Люк разнес новость по ближним и дальним знакомым, и те потянулись на огонек знания. Первым пришел, конечно же, Алекс, который вслед за Бернаром сообразил, что в комитете можно сочетать приятное с полезным. Пришлось и Люку сесть за парту: он хотел увильнуть, но в конце концов принес себя в жертву новому начинанию. Собралась, словом, целая аудитория, и Мишель, который не думал готовиться к занятию, вынужден был импровизировать и всерьез выкладываться. Он посвятил урок любимым «Пролегоменам», и они, надо сказать, удались ему — ребята записывали за ним как завороженные. Правда, Кант выступил в его рассказе не сухим въедливым стариком, а в Мишелевом блестящем переложении и преломлении — молодым и страстным, но именно этим и прельщают нас настоящие преподаватели. Бернар задумался так сильно, что до него потом три дня не могли достучаться: все ходил под впечатлением пролегомен (хотя так и не узнал, что это такое) — будто на него просыпали манну небесную. Рене и та позавидовала Мишелю. Она впервые столкнулась с потомственным книжником: до того встречались лишь скороспелые умники, выросшие на необработанной, неунавоженной почве — и она почувствовала всю разницу между ними.
— Интересно, — призналась она. — Я бы так не сумела.
— Конечно, — согласился он с ней, нисколько не зазнаваясь. — Мне отец рассказывал — я вам. Но я все-таки на завод хочу, Рене. К станкам и к тем, кто на них вкалывает. Когда пойдем?
— Сама бы пошла, — сказала она. — Мы тут засиделись… — и встала. Ей захотелось размяться. Или же она приревновала к нему свою компанию.
— Хочется чего-то настоящего, — продолжал мечтать вслух Мишель. — Чтоб взяло тебя за вихры и стукнуло. Жизни, словом, а не ее отражения…
Мечта его вскоре исполнилась — он попал-таки в переделку. Революция не всегда течет скучно и серо, в ней бывают и свои праздники тоже…
12
Дуке в этот день забежал к ней на минутку. Он был сам не свой — взъерошенный и взволнованный.
— Будь здесь и никуда не уходи!
— Я всегда тут. — Рене не отпрашивалась и в худшие времена. Теперь же рядом сидел Мишель, охотно проводивший время в ее обществе.
— Да? Иногда тут твой Бернар отлеживается. Сегодня все в Клиши едем. Там намечен конгресс по подготовке Первого августа. Полиция его запретила. Сейчас Гюйо приедет.
— Кто это?
— Гюйо не знаешь?! — Дуке от неожиданности забыл обо всем прочем. — Это же руководитель Коммунистической молодежи Франции! «Юманите» читаешь?
— Читаю. — На самом деле она не читала, а проглядывала газету: как Мишель работу Энгельса. «Юманите» не очень ей нравилась, и, кроме того, она не задерживалась на фамилиях, а именно это и должен делать всякий кадровый работник, особенно — рассчитывающий на повышение.
— Надо тебя на учебу послать. Ты училась вообще?
— Учусь. В лицее.
— Нам не только такая учеба нужна. Это Дорио все. Пролетит как ураган, наломает дров — и нет его: пусть другие подчищают. Он должен был об этом позаботиться. Ладно, сейчас не до этого. Дорио тоже будет. Думаю, дело пахнет стычкой. Возьмем с собой на всякий случай смену белья и сухарики… Это я шучу. Можешь не идти вообще. Хотя это Первое августа — твой день, я тебе это говорил уже.
Глаза Мишеля загорелись.
— Я тоже пойду!
— А это кто? — Дуке полагал до сих пор, что к Рене приходит ее поклонник.
— Мишель. Он у нас курс философии читает. — И Рене не удержалась, похвасталась: — У него отец профессор философии. В Сорбонне.
