Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна
И на могилу положите лапы. Сосновые.
В Триполи идет дождь, который можно слушать, всего лишь посмотрев маленькую трансляцию. В Триполи – дождь и перевороты. В Триполи, нам говорили, беззаконие, но нам не говорили, что Триполи – это внутри. Мне печатают большое сообщение. Я, если честно, очень боюсь.
В Триполи идет дождь. Еще и холодно. Пальцы замерзают. Тут очень скользко, и люди говорят на далеких языках. На мадагаскарском. Со мной. Сегодня. Я нахожусь там, где и летом однажды, когда несла на себе крест службы. Интересно, о чем я тогда мечтала? Сейчас – о лидерстве в Правительстве Национального Единства, и том, чтобы возглавить Митигу [293] и освободить всех невинно осужденных. Знаете? Тяжело дышать сегодня в этом городе.
Женщина на вокзале, пожилая, сидит в углу кафе в сумках и говорит сама с собой. Вот что точно нельзя – так это делать так и довести себя до такого. Ибо это уже демоны, которые бродят внутри человека. Нельзя.
Честно говоря, я все еще все равно, наверное, очень сильно уважаю одиночество, и для меня расставание с ним бывает болезненным, и каждый раз, когда я его предаю, начинаются волнения и ураган, когда же я пребываю в одиночестве – волнение сохраняется, но иного свойства: удивительные стороны единого плитника.
В бизнес-классе спрашивают: как проходит поездка? Хочется сказать: ну как «как»? Мало времени, мало сна, шея болит, массаж хочу… Где мои гребешки?
Кашляющие люди, путающиеся в проводах женщины и проводницы, задевающие острое колено. Еще боль в спине и желание, чтобы все тело промяли.
Ненавижу ездить иногда. У меня сорвалась спина, потому что сегодня я таскала матрас. Потому что его надо было поднять. Потому что под кроватью была моя заколка и резинка для волос. И потом в Москве несла чемоданы и пакеты. Удивительно, никто в Москве не помог. В Петрограде помог. Таксист! И все же, не поднимайте матрас в одиночку, чтобы найти заколки.
Скорее всего, проблемы не во вне, проблемы – внутри. Не просто «скорее всего», а именно так: проблемы внутри меня, переношу их я вовне. Нечестно, надо быть кроткой.
К себе у меня предложение – поработать всю неделю так, чтобы было бы в конце счастливо и устало!
Тяжелый день. Не слишком, но тяжелый. За рулем более 6 часов. Пару раз чуть не ударила посторонних – один раз ударила. Честно говоря, очень хочется воспроизводить «Заводной апельсин» [294].
У меня уходят эмоции. Вообще уходят эмоции, дыхание, силы, какие-либо вдохновения и совесть. Я стала бессовестным и несчастным, и в это несчастье погружаю всех.
Замерзаю на балконе, болит горло, метает настроение… Не умею каяться за ошибки, хотя знаю, что были ошибки. Потеряла любые чувства к кому-либо – стала абсолютно эмоционально глухой.
Метания от недостатка усидчивости и книг. Я совершаю ошибки и где-то перегибаю, а где-то недостаточно жестко подхожу к ситуациям. Но из любого состояния можно выбраться. Внутри вчера была невероятная волна тяжести. И плитник. Сегодня снова начинает обнажаться нестабильность. Передала машину отцу. Теперь он должен на ней ездить, это – его. Урезаю себя. Плачу дань прошлому и смертному, это как могиле нужны деньги. И гробам. Так и сейчас. Соберусь. Найду. И выплачу за все, чтобы закрыть историю. Все будет нормально, главное взять себя в руки сейчас, сосредоточиться и волевым образом поработать.
Я все меньше могу общаться с людьми и все больше агрессивное поведение мое. Практически всех, кто в моем фокусе, уже затрагивает эта волна.
Нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду [295]. Хаоса много настолько, что звезды уже падают от усталости.
Наступать – это туда.
Обратитесь к специалисту
Он – из города, который не герой.
Новый интерес – смотреть видеообращения Земмура.
И слышу звуки чаек. Но их крик здесь встретить сейчас невозможно. Ведь голоса их и тональности размываются в замерзающем небе.
Сегодня над рекой я видела, как уходят души. Туман и облако, быстро поднимающееся вверх. А солнце было закатным. Еще в 12. И вскользь бродило по выверенным линиям Васильевского острова. Начинаю менять географию и видеть новые пейзажи. Никогда не любила Васильевский остров. Теперь полюбила. И пар. И храмы, и туман. И размеренность. И большое небо – большое, необъятное. И за окном уже темнеет, а окна мансарды покрыты снегом. И из них не увидеть ни реки, ни чаек, только белые лапы снега, надавливающие грузом зимы на крыши.
Когда сильные эмоции внутри, лучше остановить их и не дать вырваться.
Как-то разделились и отдалились. Но на все воля иная. Не наша. Оттого грустно. И жалость. Все еще эти подарки кажутся неловкими и безжизненными. Но очень далеко чувство сожаления. И глухой боли. Которую я, наверное, нанесла человеку, который хотел меня порадовать и увидеть мою улыбку. Теперь у меня только сочувствие и жалость из чувств. И это совсем тоскливо. Ведь это и убивает человека. Другого. Выдирая из него субъектность и оставляя лишь руки, ноги, кожу и грустный взгляд. Потерянный. Никогда не заходите в те болота, из которых вы не знаете выхода.
Сегодня мало читала. Почти не читала. Осталось лишь пару дней.
Продержаться эти пару дней и все. Уехать. Закрыться. Сосредоточиться. Сконцентрироваться. Писать и удалять. Писать и удалять. Жалость и симпатия. Жалость и ярость. Жалость и гнев. Все же я разбила то, что мне доверили.
И с этой злобной стилистикой, безусловно, я останусь одна. Но тихий голос подсказывает: Одна. Но какое же это счастье – быть одной!
«Уолден. Или жизнь в лесу» [296]. Радуйся!
Проснулась в 10 часов, заснув вчера в 23 с чем-то. Осознанно перешла за черту 8 утра. А потом и 9 и 10. Тепло между двумя людьми разных городов истлело. Теперь холод. Я позвонила разбудить в 8 утра. И почувствовала холод. Как сквозняки зимой из дверей. Сегодня предпоследний день. Завтра последний ответственный, и я уезжаю в дом. Ритуал.
Три книги с подписью. Игрушка. Даже две. Пакет с котом.
Грустный человек. Который думал, что станет лучше. Открылся, а его окунули в яд. Грустный человек-2. Который увлекся. А потом яд вылил на другого. Садистически. Теперь, конечно, больно мне. Больно.
Две минуты на гвоздях. Боли не чувствую. И не имеет никакого значения, есть ли он или нет, потому что та боль, которая идет, работает вне зависимости от того, есть он или нет. Он – миф и моя агрессия, лишь преломления моей волевой агрессии, направленной в мир. Мой нож стачивается, рассекая его душу.
Любимый охранник здания видел меня на «Звезде». Вот это хорошо.
Вступать с людьми в переписки. Долгие и интересные. Длинные и осмысленные. Сейчас общаюсь с Бабичем [297] о сценариях войны между Европой и Россией и перспективах глобализма в ЕС.
Если читать и писать, говорить и выступать, боли меньше.
Так. Я иду на первый в жизни своей маленький триатлон сейчас. Итак, 1 км заплыва, 21 минута, примерно. Преимущественно кроль. Сейчас: 20-тка на велике (ой, не двадцатка, 15-шка!). Как они после 1.9 км дальше вообще могут ехать? У меня плыв головы! Взяла гуарану. Затестим. Может, восстановлюсь. Итак, 16.5 км – велик. Ну, давай хотя бы 5 км – бег. 1 км плавания кролем (почти). В один приход-присест – заезд-заплыв. Честно скажу. Если хотите впасть в состояние невменяемости и забыть обо всем, то пробуйте триатлон. Мощно. Выбивает все из головы. Плохое, хорошее. Вообще все.
