Ваан Тотовенц - Жизнь на старой римской дороге
Дойдя до высохшего родника, Маргарита и Давид присели на камень.
Тем временем Овнатан, на чело которого, подобно густому слою пыли, легла печаль, стоял на коленях у могильной плиты Андреаса, сына Давида, и шептал:
— Ты завещал нам не бросать глину, дед, но я все-таки ухожу. Ты прав, глина добра, в ней — жизнь, но люди злы и невежественны. Прости меня, дед. Я возьму с собой горсть глины. Пусть она светит мне в пути и навсегда свяжет меня с родиной.
И на могилу Андреаса, как капли дождя, упали горячие слезы его внука.
Овнатан умолк. Он надеялся услышать голос деда. Но вокруг была тишина, и лишь ветерок тихо шелестел в мягкой траве и шуршал в листьях деревьев. К этим нежным звукам примешивались глухие всхлипывания юноши.
Овнатан встал и вышел на дорогу. Уже перед заходом солнца добрался он до высохшего родника, где его давно поджидали Давид и Маргарита.
— Отец просил передать тебе эти золотые, — сказал Давид, протягивая брату монеты.
— А вот твое белье! — Маргарита передала юноше узел.
Нежен был голос девушки, и Овнатану показалось, будто иссушенный веками родник вдруг ожил и его струи зазвенели серебряными колокольчиками.
Овнатан обнял Маргариту и поцеловал ее.
— Будь осторожна, сестра, — сказал он тихо. — Береги себя. Никто и никогда не будет смотреть на тебя с таким благоговением, как я.
Маргарита ничего не ответила и горько заплакала.
Смеркалось. В небе одна за другой загорались звезды, и, глядя на слезы, сверкавшие на ресницах сестры, Овнатан подумал, что они улетят высоко-высоко и сегодня ночью на небе появятся новые светила.
Юноша поцеловал младшего брата, погладил его курчавую голову и, перекинув через плечо узелок с бельем, словно суму скитальца, не оглядываясь, зашагал…
Маргарита и Давид не отрываясь смотрели ему вслед, пока его не поглотила высокая зелень полей, скрывшая от их глаз и дорогу и путника.
Домой они пришли поздно, когда из-за высоких стен старой крепости, будто голова святого мученика, уже выплывала полная луна.
С их приходом тишина в доме нарушилась.
Мать встала, положила в кадильницу несколько горящих угольков и щепотку ладана и стала кадить по всем углам.
Синеватый дымок кольцами поднимался вверх, наполняя комнату запахом смерти.
А в темноте раздавался монотонный, раздирающий душу плач Иеремии.
13От Овнатана не было никаких вестей. Мать сложила песню о сыне и пела ее, обливаясь слезами. Плакал и Иеремия, как только взгляд его падал на старый дедовский станок, за которым теперь никто не стоял.
Маргарита вышла замуж, и вскоре вся ее краса поблекла, как сорванная роза.
Давид вырос. Невзлюбив гончарное дело, он занялся торговлей.
Однажды, когда Иеремия сидел за станком и изготовлял очередной кувшин, он почувствовал, что у него отнимаются руки и ноги. Усилием воли он преодолел слабость и попытался продолжить работу, но тут же упал. Его подняли, посадили на арбу и отвезли домой.
Еще на пороге Иеремия услышал плач и скорбную песню, которую пела несчастная мать о своем курчавом синеглазом сыне. Его уложили в постель, и сын Андреаса мирно и спокойно, без страха перед смертью навсегда закрыл глаза.
Похоронили Иеремию рядом с его отцом.
А годом позже умерла и его жена.
Давида в городе не было. Незадолго до этого он уехал на юг за товаром, и когда вернулся, мать уже покоилась на берегу верхнего водоема рядом с отцом и дедом. Давид перекрестился, пролил несколько слезинок и вспомнил Овнатана, тоска по которому свела в могилу его родителей.
Молодой человек не пожелал остаться и родном городе. Он продал дом, все имущество и уехал на юг, где, поговаривали, приворожила его одна хорошенькая девушка-смуглянка.
— Не забывай ухаживать за могилами, — сказал он, целуя на прощанье сестру.
— А если вернется Овнатан? Что передать ему от тебя?
— Он не вернется, — безнадежно махнул рукой Давид.
— Вернется! — с какой-то внутренней убежденностью возразила Маргарита.
Брат и сестра расстались.
С той поры каждую весну, когда лили дожди, Маргарита тщательно окапывала землю вокруг могил, чтобы потоки воды не потревожили вечного покоя усопших гончаров.
14Но вот однажды у ворот старого дома Иеремии, сына Андреаса, остановилась дорожная коляска. Из нее вышел средних лет мужчина, виски которого уже серебрила седина. Уверенно подошел он к воротам и привычным движением трижды постучал в них железной колотушкой.
Ворота отворила незнакомая женщина, и приезжий понял: отчий дом перешел в чужие руки.
— Скажите, где живут прежние владельцы этого дома? — спросил он.
Женщина перекрестилась: нельзя вспоминать о покойных, не осеняя себя крестным знамением.
— А где Давид?
— Он на юге…
— А Маргарита?..
— Она жена Григора, сына Тадеоса…
— Где его дом?
— В нижнем квартале, напротив сводчатого родника…
Приезжий поклонился женщине и удалился.
На улице никто не узнал его, но ватага ребятишек, привлеченная одеждой незнакомца и особенно его широкополой соломенной шляпой, следовала за ним по пятам.
— Маргарита!..
— Овнатан!..
Маргарита крепко обняла брата и как родного сына прижала его к истосковавшейся груди. Из глаз капали слезы, чистые слезы радости.
Пока сестра целовала Овнатана, ее дети обнимали его ноги, а один из них даже взобрался ему на плечи.
Они много раз слышали о своем дяде, и хотя никто не сказал им, что это он, почувствовали что-то родное и потянулись к нему.
На следующее утро Овнатан и Маргарита, взявшись за руки, пошли к верхнему водоему, на могилу родителей и деда.
— Скажи, что сталось с братьями отца? — спросил Овнатан.
— Никого из них в живых нет, а сыновья их по-прежнему делают кирпичи. Посмотри, видишь дымок. Он поднимается над их печью. Мы теперь стали почти чужими.
Лишь изредка встречаемся на улице, перекидываемся двумя-тремя словами и расходимся.
— А обо мне они никогда не вспоминают?
— Помнится, однажды старший из братьев отца остановил меня на улице и спросил: «Не получила ли ты весточку от своего беспутного братца?», но я ему ничего не ответила.
Овнатан печально улыбнулся.
Они подошли к водоему. Положив на могилы розы, Овнатан долго рассматривал изваянный им много лет назад бюст деда, который от времени уже потерял свою первоначальную форму. Посмеявшись в душе над своей ранней юношеской работой, скульптор подошел к краю водоема.
Водоем был сух, и на дне его под лучами утреннего солнца блестела глина. Едва взглянув на нее, Овнатан вспомнил то, с чего начинал. А Маргарита, стоя рядом с ним, вспоминала тот день, когда брат увидел ее здесь обнаженную. Какой холодной была тогда вода! Она словно вновь почувствовала на своей груди и плечах прикосновение капель, стекающих с волос.
