Людмила Бояджиева - Москва Булгаковская
Елена Сергеевна изо всех сил делала вид, что все идет по-старому, старалась быть заботливой женой и матерью. Она словно пыталась загипнотизировать себя хлопотами и чудесной перспективой. Но часто застывала с невидящим взглядом, так что Верочке приходилось по три раза окликать хозяйку.
4И Михаил застывал за письменным столом, уносясь мыслями в будущее. Его новая пьеса «Бег» — о гибели в революционном буране русской интеллигенции, о пропадающих в Константинополе эмигрантах, сразу понравилась МХАТу. А это уже — знак судьбы: пан или пропал. Премьера «Бега» изменит статус Булгакова, даст надежду на соединение с Еленой… Запрет же пьесы будет означать провал, полную неизвестность. Елена Сергеевна никогда не бросит Шиловского, не оставит детей, не уйдет к опальному писателю, не имеющему достаточных средств даже к скромному существованию, да и ясных видов на будущее. Это правильно, иное решение было бы преступлением для матери двоих мальчишек. Да и для него, не смеющего разрушить семью.
Бесконечно обсуждая все на свете, словно мир был создан только что и подарен им двоим, они избегали говорить о будущем в своих отчаянных, словно перед разлукой, свиданиях. Оба чувствовали, что разорвать эту связь будет невозможно, но как построить жизнь по-иному, не знал никто из них.
Булгаков ежеминутно ждал удара и внутренне был готов ко всему.
Для многих, даже близких людей, жизнь Булгакова в те годы представлялась на зависть яркой, необычной, в непрерывном ожидании новых побед и ошеломлений. И внешне ему удавалось сохранить видимость полной независимости. Он вел себя весело, даже беспечно, выглядел безукоризненно, манеры имел подчеркнуто изысканные, особенно в публичных местах. А нервы были натянуты в струночку.
В те годы Булгаков с женой часто ездил ужинать в «Кружок» — клуб работников культуры в Старопименовском переулке, где собирались писатели и актеры. Его появление сопровождалось оживленным шепотом. К нему, юля, подбегал тапер и, поспешив вернуться к роялю, отбарабанивал понравившийся Булгакову модный фокстротик («Аллилуйя»-звучит в ресторане у Грибоедова в «Мастере и Маргарите»).
«Те, кому доводилось встречаться с Михаилом Афанасьевичем в ту пору, в середине двадцатых годов, помнят этого чуть сутулящегося человека, с вечным хохолком на затылке, с постоянно рассыпавшимися волосами, которые он обыкновенно поправлял пятерней. Чувствовалась в этом особенная, я бы сказал, подчеркнутая чистоплотность как внешнего, так и внутреннего порядка… Булгаков был необычайна жизнерадостным человеком. Казалось, что все трудное проходит мимо него, но по существу он был необыкновенно раним», — вспоминал М.М. Яншин.
После ужина, если в бильярдной находился в это время Маяковский, Булгаков направлялся туда. За ним тянулись любопытные. Все с нетерпением ожидали скандала — ведь взаимная неприязнь писателей была общеизвестна.
Они стояли как бы на противоположных полюсах литературной борьбы: левый фланг — Маяковский, правый — Булгаков. Настроение в этой борьбе было самое воинствующее, самое непримиримое. Время от времени, как страстные игроки, они встречались за бильярдным столом.
Играли сосредоточенно и деловито, каждый старался блеснуть ударом. Маяковский играл лучше.
— От двух бортов в середину, — говорил Булгаков.
Промах.
— Бывает, — сочувствовал Маяковский, выбирая удобную позицию. — Разбогатеете окончательно на своих тетях Манях и дядях Ванях, выстроите загородный дом с огромным собственным бильярдом. Непременно навещу и потренирую.
— Благодарю. Какой уж там дом!
— А почему бы?
— О, Владимир Владимирович! Но и вам клопомор не поможет, смею вас уверить. Загородный дом с собственным бильярдом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин.
Маяковский выкатил лошадиный глаз и, зажав в углу рта папиросу, мотнул головой:
— Абсолютно согласен. Ваш консерватизм глубоко не перспективен.
— А ваша компания вместе с Мейерхольдом и Татлиным, озабоченная «колебанием мировых струн», низвержением авторитетов, получит бутерброд с маслом. Но, боюсь, на большее вам рассчитывать не на что.
Независимо от результата игры, прощались дружески. И все расходились разочарованные.
— О чем ты говорила с ним, Любан? — Михаил заметил, что жена, смеясь, перебросилась парой фраз с Маяковским.
— Я сказала ему, что болею только за мужа. А он жаловался, что я делаю это настолько явно, что у него кий в руках не держится.
— При чем здесь ты? Плохому игроку и луна помеха.
— Ты не прав. Владимир играет ровнее тебя. Ты иногда играешь блестяще, а иногда мажешь.
— Так ведь он играет только в элементарную «американку». Вот и набил руку. Я предпочитаю игру тонкую.
— Твоя излюбленная «пирамидка» — балет на сцене Большого театра.
— Именно. Не футуристическая халтура. А высокое искусство. — Михаил внимательно изучил меню: — А не ударить ли нам по порционному судачку?
5В этом человеке, поразительным образом балансирующем на грани трагикомедии, уживались самые разные настроения. Вызывающий монокль и белоснежные воротнички с бантом служили прикрытием робости, беззащитности. Отчаянное шутовство служило убежищем от темных мыслей, не дававших ему покоя. Много раз он повторяет «ненавижу смерть!», как бы заклиная страшную неизбежность раннего ухода, о котором, кажется, подозревал.
В дневнике в ночь с 23 на 24 декабря (в Рождество по старому стилю) Булгаков записал строки из стихотворения В. Жуковского:
Бессмертье, тихий светлый берег;
Наш путь — к нему стремленье.
Покойся, кто свой кончил бег!
Вы, странники, терпенье!
В 1928 году эти строки станут эпиграфом к пьесе «Бег», позже отзовутся в «Мастере и Маргарите». В мироощущении Булгакова и в его художественном мире временное и вечное, низкое и высокое, комическое и трагическое, реальное и фантастическое слиты.
Едва ли не на первом свидании Михаил взял Елену за руки и с полной, пугающей серьезность попросил:
— Я буду умирать трудно. Поклянись, что не отдашь меня в больницу!
Она поклялась, сдерживая улыбку, — вот уж не поймешь, когда он шутит, а когда говорит всерьез. Но удивилась и клятву свою запомнила. Булгаков обожал таинственность и потихоньку вводил Елену в мир своих тайн, многие из которых впоследствии так и не разъяснил.
Однажды в мае Булгаков пригласил Елену Сергеевну на Патриаршие в полнолуние.
