Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен
Он окончил уборку и огляделся удовлетворенный: все чисто, нигде ни соринки. Вполне приличный вид у комнатушки, даром что потолок косой!
Андерсен умел находить хорошие стороны в самых, казалось бы, не подходящих для этого вещах. Особенно теперь, когда жизнь ему улыбалась.
Предчувствие на этот раз не обмануло его: «Путешествие на Амагер», после неизбежных волнений и хлопот с изданием благополучно увидевшее свет, принесло ему долгожданный успех.
Книга вышла в начале января 1829 года, а уже в конце месяца появилась благожелательная рецензия Гейберга. Он отмечал несомненный талант молодого автора и сравнивал вещь с музыкальной фантазией, где прихотливо чередуются пестрые картинки, окрашенные изменчивым настроением. Похвала Гейберга — это был настоящий диплом на звание поэта. Книгу покупали, читали, о ней спорили. Полковник Гульдберг прислал из Оденсе восторженное письмо с описанием своих впечатлений. Студенты дружно решили, что из четырнадцати университетских поэтов Андерсен звезда первой величины. Успех «Путешествия» разрешил и денежный вопрос — по крайней мере на ближайшее время, — а это значило, что ни у кого не надо просить о помощи (королевская стипендия прекратилась еще в ноябре, после зачисления в студенты). И главное, что его вера в свой поэтический талант наконец-то получила подкрепление извне! Правя корректуры, Эдвард Коллин стремился приблизить стиль книги к общепринятым образцам. «Так не пишут!» — то и дело замечал он, указывая на слишком вольные, не причесанные на обычный лад фразы. «Да, но так говорят! — восклицал Андерсен. — Почему это я должен писать засушенным книжным языком!» — «Ну, смотрите, достанется вам от критиков, и поделом…» — пожимал плечами Эдвард.
Теперь Андерсен мог торжествовать: даже такой строгий судья, как Гейберг, не сделал никаких замечаний о небрежности стиля.
Итак, мечты исполнились: он студент и писатель. Для полноты счастья оставалось завоевать еще одну крепость — королевский театр. Снова пробовать свои силы в трагедии Андерсен не хотел. Перечитав как-то свои прежние опыты, он с возмущением захлопнул рукопись: все это просто беспомощный набор высокопарных фраз. Как он мог не видеть этого раньше? Подумав, он пришел к выводу, что и в признанных драмах, идущих на сцене, монологи героев звучат до смешного напыщенно, ни один человек на свете не стал бы так выражать свои чувства. Даже… Да, даже великий Эленшлегер иногда этим грешит, если говорить честно. Не лучше ли попытаться написать что-нибудь в духе водевилей Гейберга — изящных, остроумных, живых? Только бы напасть на подходящую тему…
Размышляя обо всем этом, Андерсен рассеянно глядел в окно своей мансарды. Там, за крышами домов, высилась Николаева башня, и каждый день можно было наблюдать за крохотной фигуркой сторожа, взбирающегося наверх. Как и многие другие — прохожие на улице, люди, мелькнувшие в окошках домов, — сторож, сам того не зная, получил от Андерсена имя, историю жизни и розовощекую дочку Элину.
Сегодня старик, по-видимому, устал и озабочен: он двигается, опустив голову, медленнее обыкновенного. Ах, наверно, упрямая Элина влюбилась в нищего портняжку и не хочет выходить замуж за степенного, солидного человека — сторожа соседней башни. Так часто случается в жизни и в водевилях тоже. Только в водевилях грозный отец бывает не сторожем, а графом, а отвергнутый им возлюбленный дочери — бедняком-лейтенантом. Но ведь можно написать и о стороже такую историю, почему бы нет? О, вот идея! Андерсен хлопнул себя по лбу и забегал по комнате, стукнувшись головой о низкий потолок. Сторож, Элина и веселый портняжка с ножницами и аршином станут героями водевиля, это решено. Но соль-то будет в том, что в уста влюбленных он вложит высокопарные монологи с обветшалыми «красотами стиля», и тут всем зрителям станет ясно, до чего все это комично звучит, до чего непригодно для выражения простых, обычных человеческих чувств. А ведь, в сущности, любовь принцессы ничем не отличается от любви дочки сторожа, разве только что последняя естественнее и проще… Да заодно можно будет посмеяться и над некоторыми искусственными приемами водевилей: они тоже не способны передать, не упрощая, самую простую жизненную ситуацию. Все трудности быстренько исчезают к концу действия, и счастливая развязка наступает неизбежно, как бы это ни было невероятно…
В старом доме Коллинов было темно и тихо: вся семья, кроме больной хозяйки, ушла в театр. Давным-давно было заведено, что Коллины не пропускают ни одной новой постановки, а к тому же сегодня, 25 апреля 1829 года, премьерой была «Любовь на Николаевой башне»!
— Ох, только бы не освистали нашего Андерсена! — со смесью иронии и тревоги говорила Ингеборг, собираясь в театр. — Он же тогда просто повесится с отчаяния… И притом непременно сделает это на наших глазах.
— Вполне возможно, — согласился Эдвард. — А кроме того, если пьеса провалится, это будет страшно неприятно отцу. Ведь он отстоял ее, когда Раабек кричал, что нельзя ставить пародию на Эленшлегера на той же сцене, где идут его великие трагедии.
— Бедный Андерсен, он, наверно, сейчас мечется за кулисами и совсем потерял голову от волнения! — вздохнула мягкосердечная Луиза.
— Идете ли вы наконец? Ведь мы опоздаем! — подал голос из прихожей Древсен, муж Ингеборг.
Наконец все ушли, и только полуслепая, прикокованная к креслу фру Коллин, сидя в уютном углу библиотеки, предавалась неторопливым воспоминаниям и размышлениям.
Вот как дети растут! Давно ли, кажется, они по утрам галдели, собираясь в школу, и отец ходил от одного к другому, проверяя, все ли в порядке. А теперь вон у Ингеборг своя малышка, не успеешь оглянуться, начнет учить азбуку. И Луизе уже шестнадцать лет, скоро пора и о женихе подумать… И совсем уж недавно муж привел в дом неуклюжего долговязого юнца, которому предстояло сесть на школьную скамейку. Глядишь, а он уже поэт, водевили ставит в королевском театре… Правда, все считают, что талантишко у него не бог весть какой — и Гейберг-то, наверно, его похвалил только из уважения к дому Коллинов! — но сердце, ничего не скажешь, золотое. А что он такой суматошный, чудной, непрактичный, так это с годами пройдет. Бросит свои фантазии, женится, остепенится и станет как все люди…
Тишину нарушили торопливые шаги. Кто-то ворвался в библиотеку с невнятным возгласом, бросился на стул и разрыдался.
Фру Коллин всмотрелась, подслеповато щурясь: ну так и есть, это Андерсен… Ах, бедняжка!
— Да не расстраивайтесь вы так, с кем этого не бывает! — стала она его ласково уговаривать. — Ну провалилась пьеса, освистали, что ж такого? Другой раз, даст бог, больше повезет. Вы же знаете нашу публику: ее хлебом не корми, а дай посвистать! Ведь случалось, что и самого Эленшлегера освистывали…
