Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен
— Мало сказать «милая»! Это свежо, оригинально, талантливо! Такие стихи и нужны нам сейчас! — авторитетно заявил Вульф.
— Отец, но ведь это же стихи Андерсена! — не выдержала, наконец, Иетта. Покрасневший до ушей автор опустил глаза в чашку с чаем. Что-то теперь скажет капитан? В комнате воцарилось неловкое молчание. Потом громко хлопнула дверь: это рассерженный своим промахом Вульф ушел обратно в кабинет.
— Милая Иетта, я давно хотела тебя спросить: ты ничего не слышала о помолвке у… — и фру Вульф назвала фамилию общих знакомых, уверенной рукой повернув разговор в другое русло. Про себя она очень досадовала на случившееся: Андерсен и так страдает манией величия, и каждая похвала его стихам — это просто яд для бедняги! Иной раз ведь он такое скажет, что только руками разведешь: например, вздумает сравнивать себя с Эленшлегером или Ингеманом… И вообще какие там стихи, когда ему надо готовиться к экзаменам в университет! Вот если он здесь добьется успеха, за это с чистым сердцем можно будет и похвалить!
После сцены с Вульфом Андерсен как в рот воды набрал, и все попытки Иетты развеселить его и утешить остались безуспешными. Только на прощание он тихонько сказал ей:
— Спасибо, дорогая фрекен Иетта, вы всегда за меня. Не знаю, что бы я делал без вас…
«Вот у кого надо учиться мужеству! — думал Андерсен по дороге домой. — С такой чудесной душой, с таким светлым умом — и так обижена природой! Другая на ее месте давно превратилась бы из девушки в бутылку с уксусом. А у нее всегда ясная улыбка, она всем живо интересуется и находит еще силы, чтоб утешать меня!
Милая Иетта, крохотный эльф, право же, я когда-нибудь напишу о тебе так, чтобы все увидели, как ты прекрасна… Стихи? Нет, может быть, лучше не стихи, а что-нибудь вроде волшебной истории… Ах, как жаль, что сейчас некогда этим заниматься, а надо писать скучные латинские сочинения!»
Погожими вечерами в каморку под крышей, улыбаясь, глядела круглая физиономия луны. Андерсен отрывался от книг и подходил к окну побеседовать с ней.
— Расскажи мне, что ты видела хорошенького? — спрашивал он. — Повезло тебе: можешь повсюду людей посмотреть и себя показать! И латыни с тебя никто не спрашивает… Гуляешь себе да глядишь на индийские лотосы, на египетские пирамиды, на снежные горы, на большие города… Эх, поменяться бы мне с тобой местами!
«Глупый ты, хоть и поэт! — молча отвечала луна. — Ишь, чего захотел! Да если б ты увидел сотую долю того горя, преступлений, нищеты, несправедливости, которые я вижу, ты бы просто рехнулся от ужаса».
— Так-то оно так, — упорствовал поэт, — да ведь и хорошего на свете есть немало! И добрых людей не меньше, чем злых, что ты там ни говори, а то и побольше. Да и нельзя с чужих слов судить о мире, надо все самому увидеть — и лучшее и худшее.
«Еще увидишь, не горюй! — обещала луна. — А пока что ты вполне можешь представить себе, что эти крыши под тобой — неведомая пустыня, а дымовые трубы — черные скалы… А вон и хищник бредет! Видишь, как он нетерпеливо помахивает хвостом, как блестят в темноте зеленым огнем его глаза!»
Тощий, ободранный хищник, подойдя поближе, пронзительным мяуканьем выражал какие-то обуревавшие его чувства: может быть, тоску и одиночество, может быть, несчастную любовь, а может, и мечту о жареной рыбе или сливках.
— Точь-в-точь как я в Слагельсе или в Хельсингере! — с улыбкой пробормотал Андерсен, возвращаясь к покинутым учебникам. Ну, теперь-то он вырвался из клетки, теперь самое худшее позади, а впереди столько радужных надежд, что и не счесть!
Вместо желчного деспотического Мейслинга его учителем стал приветливый и умный Мюллер; он почти ровесник своему ученику и держится с ним на равной ноге. Иногда они, отложив в сторону латынь, до глубокой ночи читают друг другу стихи или азартно спорят.
— В библии сказано, что надо жить по божьему закону! А грешники, его нарушающие, — те, кто жесток, слеп, лжив, развратен, — осуждены на адские муки в неугасимом огне! — с жаром проповедует Мюллер любимые идеи собственного учителя Грунтвига.
— Неверно это! Хоть и в библии сказано, а все равно неверно! — перебивает его возмущенный ученик. — Положим, человек ошибается, грешит по неразумности… или с горя, а вы вместо помощи грозите ему адским пламенем. Нет никакого ада! Любовь и сострадание — вот главное, что должно быть в сердце человека.
— Как это нет ада? — Мюллер в ужасе опускается на стул. — Андерсен, опомнитесь, вы же губите свою душу! За такое вольнодумство вы сами будете осуждены на вечную гибель!
— Это мы еще посмотрим!
И разрешение спора откладывается до предполагаемой встречи в загробном мире, куда оба молодых человека совсем не торопятся попасть.
Мюллер живет в Кристиановой гавани. Это южный конец острова Амагер, отделенного от Копенгагена узким проливом, острова — сада и огорода, снабжающего весь город овощами и фруктами. Андерсен два раза в день отмеривает огромные концы от Хольмен-канала, около которого находится его мансарда, до жилища Мюллера. Сколько забавного он видит по дороге, какие причудливые мысли у него возникают! Их накапливается с каждым днем все больше и больше, и они жужжат в голове, как рой пчел. Положительно обидно было бы уморить их там, они так просятся на свободу! Иногда он потихоньку пишет страницу-две. Но самое главное хранится в памяти. Вот пройдут страшные экзамены, и, если все кончится благополучно, он напишет книгу об этих прогулках. Другие описывают свои впечатления от путешествий по далеким странам — ну, что же делать, он пока может только написать о «путешествии» на Амагер! Зато как он напишет! Никакого нытья, книга будет веселой и забавной, и тут-то он и ухватит за хвост капризную птицу славы!
Резкий звук колокольчика возвестил начало экзамена, и Андерсен почувствовал, что он холодеет от ужаса… Кончено! Гибель! Провал! Разве он может сейчас без ошибок написать длинное сочинение на этой проклятой латыни? Да у него все слова из головы как вымело!
От волнения из носу хлынула кровь. Бледный как полотно, прижимая к лицу платок, он в изнеможении опустился на скамейку. Большой зал был наполнен молодыми людьми, явившимися сдавать Artium (экзамен на аттестат зрелости, в то же время бывший вступительным экзаменом в университет). Все они выглядели весело и беззаботно — вот счастливцы! Только он один навек пропащий человек… Однако нельзя терять время, необходимо собраться с мыслями. Должны же они появиться! Ведь последние месяцы он работал как вол, даже в гости совсем перестал ходить и только по ночам отводил душу в длинных письмах к Иетте Вульф, изливая все свои тревоги и надежды. Огромным усилием воли он преодолел слабость и взялся за перо. Одна фраза, другая, третья… Смотрите-ка, а ведь дело идет на лад! К концу он совсем успокоился и, сдав сочинение с твердой верой, что оно написано прекрасно, завязал разговор со своим соседом. Как, этот юноша, оказывается, тот самый Арнесен, чей водевиль идет в королевском театре? Андерсен поспешил назвать себя: он тоже не кто-нибудь, а автор стихов «Умирающее дитя» и «Вечер», которые даже такой строгий судья, как Гейберг, нашел достойными опубликования!
