Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон
Потом зазвучала «Священная война». Солдаты пели её в строю, и что-то было в этой песне такое, отчего внутри начинало всё мелко дрожать.
А из Широкой щели я вывез старинную южную песню:
Когда я был мальчишка,
Носил я брюки клёш,
Соломенную шляпу,
В кармане финский нож…
В Краснодаре пели «Огонёк»:
На позиции девушка провожала бойца…
И ещё одну песню, после ни разу мной не слышанную:
Деревья снегом покрылись,
Стоял суровый утренний мороз.
Схватили немцы девушку Татьяну
И потащили в хату на допрос.
У ней в глазах бесстрашие сияло,
У ней нашли гранату и наган…
Пытали. Но ни слова не сказала,
Не выдала Танюша партизан…
Легко догадаться, что эту песню кто-то сложил о Зое Космодемьянской, которая назвалась немцам Таней, и первые сообщения в газетах были именно о девушке Тане.
Где-то в те же поры звучала простенькая, но всё же цветная песенка:
Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно милый мой идёт,
На нём рубашка голубая,
Она с ума меня сведёт…
Песенка это короткая, и я, пожалуй, воспроизведу всё, что запомнил, а зачем, скажу чуть позже. Дальше песня эта пелась так:
Заходит милый мой в садочек
И говорит: «Мила моя,
Я завтра рано уезжаю,
А ты останешься одна».
Пойду в аптеку, куплю яду,
Аптекарь яду не даёт:
«Така молоденька девчонка
Из-за любови пропадёт!»
Что-то было и дальше, но очень немного. Помню одну лишь строку: «…Кондуктор двери закрывает…».
А когда прошли годы, и я служил в армии, в нашем танковом полку устроили художественную самодеятельность силами молодых жён молодых офицеров, уже не нюхавших военного пороху. В полковом клубе, устроенном в бывшей конюшне курляндского барона, на сцену вышли трепетные лейтенантши и вдруг запели «Вот кто-то с горочки спустился…». Я сразу ушки навострил, но удивился иной распевности знакомой песни. Была она прежде прелестно примитивной народною балладой на вечный сюжет, а сделалась умилительной, сахарочком обильно приправленной гарнизонной запевочкой. И не рубашка голубая теперь была на милом:
… На нём защи-и-тна гим-на-стё-о-рка,
Она с ума-а меня све-дёт…
Ну а дальше — картина, достойная кисти ещё не созревшего к тому времени Шилова:
… На нём погоны золотые
И яркий орден на груди…
Ай, ай, и «зачем он в наш колхоз приехал?» Какая там аптека? Какие яды? Золотые погоны у нас и коллективное хозяйство…
Я тогда, в полковом клубе, подумал, что молодые офицерши это сами придумали, специально для концерта перепёрли старинную песенку на язык комженсостава… Но нет, здесь чувствуется рука профессионала, и вот уже эта кем-то сочинённая лирическая гарнизонная въехала в двадцать первый век как советская послевоенная песня о главном.
Вернусь, однако, к старым песням, рождённым путём нормального зачатия. Немногие я назвал, и все они по-разному хороши. Но всё это померкло в сорок шестом году перед «Джонгри», а впереди было и кое-что посерьёзней.
Вовка Шканов напел мне «В нашу гавань заходили корабли…» В песне про Джонгри, конечно, промелькнула сталь, и Нелли упала на пол без стона, а затем, когда Гарри вскочил на ноги, нож вонзился и в Гарри, так что при лунном свете лежали потом двое — красотка Нелли и труп ковбоя… Но там же не было борьбы! А в «Гавани» — в воздухе сверкнули два ножа, — это совсем другое, это поединок, битва, схватка! Не зря же и пираты затаили дыхание… Вовка Шканов замечательно пропел, отчётливо выговаривая сильные и не вполне понятные слова, которые от непонятности становились ещё страшнее:
И в воздухе сверкнули два ножа,
Пираты затаили все дыханье:
Все знали атамана как вождя,
ой-ли! —
И мастера по делу фикстованья…
И потом, — исход поединка не был предрешён! Ну кто бы мог подумать, что победит не мастер по этому самому делу, а ковбой Гарри, который поначалу дрался молча и сурово (он, понимаете ли, знал, что ему Мэри изменила) и стойко защищался у перил (а Мэри, вот в чём штука, в этот миг его, оказывается, снова любила). Вот ведь как всё непросто! Значит, любовь помогла, и с грохотом упал всё-таки атаман.
Тут надо сказать, что несколько позже обнаружилась предыстория Гарри. Может быть, не все это знают, тогда, кто не знает, для тех это сильный пробел. А я могу предположить, что даже те, кто слыхал такую песню — «На кораблях матросы ходят хмуро…», — не знают, вероятнее всего, всех слов до конца, и уж особенно самый конец, он мало был кому известен. И, думаю, пора поднять завесу жуткого незнанья. Но сначала напомню общеизвестное.
Казалось бы песня «На кораблях матросы ходят хмуро…» вовсе не про Гарри. Там речь идёт о юнге Билле. У него же, у Билли, стиснутые губы, и он видит берег сквозь морской туман. Потому что на берегу осталась крошка Мэри, и она стоит в сиянье голубом… А вот когда вернулся Билл (из Северной Канады) и в таверне распахнулись с шумом двери, то — что оказалось: в дверях стояла Крошечная Мэри, а рядом с ней огромный боцман Боб!
Вот тут-то Билл и произнёс свою знаменитую фразу, которую в прежние, просвещённые, времена знал каждый школьник, а теперь (О tempora! O mores!) — я не уверен. Он так сказал:
А ну-ка, Боб, поговорим короче,
Как подобает старым морякам:
Я опоздал лишь только на две ночи,
Но третью ночь без боя не отдам!
Ух! Мороз по коже… Но…
Но боцман был тогда его сильнее,
Острее был тогда его кинжал…
В общем, как ни печально, но боцман навек испортил юноше руку. Билл упал (как брошенный мешок).
Тут и песне конец. Но так думают очень многие, не вполне осведомлённые любители классики. На самом же деле в этой песне есть эпилог. И не просто эпилог, а эпилог-пролог, пролог к следующей песне. Звучит это так:
