Ариела Сеф - Рожденная в гетто
Тут я проснулась.
– Андрей, я Мотьку возьму. Поезжай.
– Нет, я уже стар, никуда ехать не хочу.
На следующий день опять звонок.
– Они за мной пришлют лимузин. Я, оказывается, единственный живой свидетель, который его видел в 1947 году. А Мо-Мот возьмут няню или оплатят пансион.
– Андрей, ты должен ехать. Мотьку никуда отдавать не надо, я возьму.
Ясно, что Мотьку надо брать мне, тем более что я его и привезла из Москвы, где моя свекровь с ним не справлялась. Он был больным псом, боялся любого неожиданного движения и от страха всех кусал. Его хотели усыпить, но я его притащила в Париж. Когда на машине разбился мой папа и надо было срочно вылететь в Израиль, Мотьку отдали Андрею. После смерти отца я перетащила в Париж еще и нашу старую собаку Китти. Мотя так и остался у Андрея, скрасив ему около пятнадцати лет жизни. На Мотьку я давала алименты, которые помогали жить и Андрею.
Андрей стал собираться. Его уговорили. Он летел специальным самолетом со всеми журналистами из Франции. Я его умоляла не напиваться, не опозориться. Не говорить глупостей. Каждый вечер звонила узнать, как дела. Не напился ли наш Андрей. А он мне:
– Какое напился? Мне поесть некогда. Хорошо еще, что в Швеции все мелко режут. А то с микрофоном лезут прямо в рот.
– Кто к тебе лезет?
– Журналисты. Я для них здесь самый интересный.
Оказывается, на первом торжественном заседании в присутствии судей, адвокатов и всей королевской семьи свидетели как на суде давали клятву на Библии говорить правду, и только правду.
Как выяснилось, живых свидетелей, видевших лично Валленберга после 1945 года, был только Андрей. Все остальные говорили, что их папа, мама, дядя, знакомый знакомого и т. д. видели Валленберга в 1947 году, как и Андрей.
Советская сторона утверждала сначала, что ничего о нем не знает, а затем, что он умер от сердечного приступа в 1945 году. Только в перестройку открылись факты, что Валленберг был жив в советской тюрьме и был убит или сам умер от болезни в 1947-м.
В Швеции Андрею надо было представиться. Сообщить дату, место рождения, профессию, национальность. Выяснилось, что Андрей никакой не советский гражданин, а настоящий французский подданный, родившийся в Париже и просидевший двадцать семь лет в советском лагере, где на своем пути и встретил Валленберга.
Валленберга уже давно не было, а Андрей стоял перед комиссией: не советский свидетель, а маленький француз, говоривший на безупречном французском языке. Он стал главным «аттракционом» процесса.
Звонок.
– Андрей! Ты же хотел пойти в музей, погулять. Сходил? Тебе же там когда-то очень понравилось?
– Сходил, но мне дали машину. Я им говорю, что люблю ходить пешком. Они меня пустили; я пошел пешком, а за мной на машине два охранника. Куда я – туда и они. Даже в туалет спокойно не пойдешь.
Его действительно охраняли. Он разрушил всю версию обвиняемой стороны. Андрюша возвращался как главный герой. Все совали ему свои карточки, члены американского конгресса приглашали к себе, журналисты назначали свидания. Большая часть прессы была посвящена полностью ему, его семье, его жизни. Он всем давал мой телефон. Это была «горячая линия». Я едва успевала только записывать время интервью, обедов и ужинов, главное – не перепутать и не сдублировать встречи. Сыпались предложения написать книгу: надиктовать. Лучшие издательства предлагали лестные условия.
Андрей от всего отказывался. Говорил:
– Нет. Есть еще люди, живые, а вдруг им это навредит. Я потом сам напишу.
Журналисты пытались воздействовать через меня. Он ничего и не написал. И они, убедившись в его несговорчивости, перешли к другим темам. Правда, он согласился, чтобы канадцы и австралийцы сняли о нем фильм. Австралийцам почти удалось его облапошить, не заплатить, хотя обещали. Я им в свою очередь пригрозила, что на таможне у них пленку конфискуют и они никуда не выедут. Я им это твердо обещала. Откуда у меня нашлось столько наглости? А они, идиоты, поверили.
После этого события у Андрея появилось социальное страхование, лечение, появилась пенсия с надбавкой для узников концлагерей. Андрей приобрел социальный статус и льготы. До этого у семидесятилетнего старика ничего не было. Он же почти не работал во Франции и так был запуган жизнью, что боялся даже обратиться в пенсионные органы. Боялся, что его осудят за то, что не сообщил о своем давнем разводе, а платил налоги как женатый кормилец семьи.
Андрюше старались помочь все. Он прожил еще пятнадцать лет в статусе почетного пенсионера.
В очередной раз, когда я не могла найти Андрея, пришлось поднять почти всех знакомых. Сама лежала с сердечным приступом в Лондоне. У Андрея тем временем был диабетический криз, его после комы отвезли в больницу, и с тех пор он уже не был в своем уме. Длилось это всего два месяца.
Последние месяцы уже совсем больной и безумный Андрей провел в русском доме в Сен-Женевьев-де-буа. Оттуда мы его и похоронили.
Покупатели
Андрюша жил в доме Ле Корбюзье на птичьих правах. Липшиц его недолюбливал, опасался, не понимал, как можно ни за что просидеть двадцать семь лет, и денег ему не оставил. Сразу после его смерти добрые наследники – мадам Липшиц № 2 и ее взрослые дети – решили ненужный им дом продать, а для Андрея этот дом был тем, ради чего он жил: все воспоминания его счастливого детства, мама, возвращение – все самое хорошее было в этом доме. Сюда он долгие годы мечтал вернуться из Сибири. И выселить его оказалось не так уж и просто. А кстати, совесть мадам Липшиц № 2 совсем не тревожила, хотя мать Андрюши в доме прожила сорок пять лет. Эта вторая семья портила ему нервы и жизнь. Сначала предлагали что-то убогое взамен, а потом просто, ссылаясь на то, что он не может правильно содержать их имущество, ничего не посылали на содержание дома, и даже те, назначенные Жаком сто долларов в месяц. Жаловались на материальные трудности, хотя Липшиц уже был всемирно известным скульптором, а они – богатыми людьми. Тем не менее они выманили у Андрюши, якобы для выставки, портрет его мамы и больше не вернули в счет придуманного ими долга.
Жили они в Нью-Йорке, в полном достатке, и очередной дом в Европе им был ни к чему. Они стали присылать покупателей. Андрей пытался от них скрыться; часто это получалось, но иногда его застигали врасплох. И без того у нервного Андрея появилась мания. Покупателей такой жилец, естественно, отпугивал. Иногда, когда люди ему нравились, Андрей честно рассказывал историю дома и просил дом не покупать, отказаться.
Почти все так и делали. Когда же покупатели не вызывали доверия, Андрюша справлялся иначе. Он обливал потолок и стены водой и показывал состояние дома. Это тоже имело воздействие. Однажды приходим – с потолка капает, стены сочатся.
