Ариела Сеф - Рожденная в гетто
Баронесса машину была готова отдать почти даром, но мы ее в Москву везти не хотели, слишком хлопотно, а Андрюша решил больше сам за руль не садиться. И правильно. К баронессе князь не вернулся. Только вежливо позвонил, чтобы отказаться.
Клуб
У Романа был знакомый, влиятельный деловой человек-бизнесмен, в прошлом член правительства Де Голля, его сподвижник, герой войны, полковник, сражавшийся в Северной Африке господин Москович. Человек он был нагловатый, хвастливый, очень ловкий, умный; вел с Союзом какие-то дела на государственном уровне. Он очень любил Романа и его общество. Недолюбливал меня: при мне не нахвастаешься; я все помню. Он часто приглашал мужа поужинать, желательно одного. А тут у нас Андрюша. Роман без него не пошел бы. Пришлось приглашать и его, и меня.
Пришли мы в закрытый клуб на Рю Пресбур. В одном зале играют в карты и рулетку, в другом – ужинают. Москович, видимо, уже наигрался, так что он мирно взял меню из рук лилового, огромного негра, одетого в яркий костюм африканских стрелков-зуавов времен Первой мировой войны.
Его что-то потянуло на африканские военные воспоминания. И тут вступил Андрей:
– Коллега, вы кем командовали? Отрядом десантников? А! Так вы мой настоящий коллега. Мы просто служили совсем рядом: я руководил наземными операциями. Совсем рядом с вами.
Я не помню, шла ли у них речь о высадке войск в 44-м году или о боях с Роммелем, но только Москович говорит:
– Странно, я вас совершенно не помню. Чем вы командовали?
Андрей, не смущаясь, ответил, а Москович:
– Странно, я знал совсем другого начальника этого контингента.
Андрюша в тот период сидел в советских лагерях и, вероятно, не знал даже, что происходит за колючей проволокой и уж совсем ничего о боях в Северной Африке, но никак не уступал. Наконец напился так, что Москович этот грешок ему простил, и мы, поджав от стыда хвосты, отвезли Андрюшу домой.
Когда он был мальчишкой, в мечтах он видел себя командиром боевых отрядов французских частей в колониях. В других районах французы боевых действий почти не вели. Мог пьяный войти в кафе в чужом районе и незнакомым людям рассказывать, как он сражался и командовал в жару, в песчаную бурю африканским контингентом. Он был любознательным и начитался книг по истории Второй мировой войны.
С возрастом в Андрее появилась умиротворенная мудрость. Он почти перестал пить. Видимо, знал, что болен вялотекущим раком. Никому об этом не говорил, просто ссылался на слабость. А было ему в конце жизни восемьдесят шесть лет. Человеком он был добрейшим. Помогал как мог и своей бывшей кратковременной жене, всегда приносил пусть маленький, но подарочек. Был джентльменом-хулиганом.
День рождения
Мы всегда отмечали Андрюшины юбилейные даты. На семидесятилетие у меня была большая вечеринка. Лимонов даже пришел в смокинге. Все были разодеты, но Андрей все критиковал. Принесли подарки от Пьера Кардена, я как раз стала на короткое время представителем этого дома в Москве. Приехал огромный старинный автомобиль, шофер внес все приношения.
Веселились так хорошо, что соседи вызвали полицию. Полицейские, увидев нас и юбиляра, виновника торжества, который им в трех словах рассказал о себе, его и всех нас тоже поздравляли. Даже подняли бокал за его здоровье.
Семидесятипятилетие мы с Андрюшей отпраздновали только вдвоем, в отеле Crillon на площади Concorde. И тут в одном из самых изысканных ресторанов les Ambassadeurs Андрюша все раскритиковал, заставил даже сомелье заменить вино. Давал кулинарные советы. Я чуть сквозь землю не провалилась.
Восемьдесят – отпраздновали в Lipp на Saint Germain des Pres в узком кругу друзей. Андрюша был уже слабым, хотя приходил меня «караулить» тоже больную в этот год, чтобы я не была одна.
Последний восемьдесят шестой год мы, к сожалению, уже отметили в Русском доме в Сен Женевьев. Это было двадцатого февраля. Андрей был в сознании. Мы купили торт и бенгальскую свечу. Зажгли ее у него на постели. И вдруг загудела сирена. Прибежал персонал. Это сработала противопожарная сигнализация. Нас выдворили с тортом и чуть не отвезли в полицию, но, видя нашу растерянность и добрые намерения, оставили в покое. Андрей скончался через несколько дней. Мы с Романом держали его руку… [21]
Воспоминания об Ариеле
Кама Гинкас Я тоже родился в гетто
Каждый раз, открывая книгу, особенно биографическую, ты входишь в чью-то судьбу.
Ты не можешь ничего изменить в этой судьбе, не можешь крикнуть: «Осторожно: там за поворотом!» – ты не можешь повлиять на нее, не оставишь в этой судьбе никаких отпечатков. Но эта судьба оставит отпечатки на тебе и возможно, хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть изменит твое представление о мире.
Человек, книгу которого вы прочитали, уникален самим своим рождением, тем, когда появился на свет и, главное, где. Таких в мире, может быть, насчитается с десяток или, может, сотня, я не знаю…
Ариела родилась в гетто. Она родилась в каунасском гетто. Все было против того, чтобы она появилась на свет, а особенно против того, чтобы она выжила на этом свете. Мы знакомы с детства. Вышли из одного гетто. Я ходил к ней на дни рождения, и меня шести-семилетнего раздражало, что она хорошо воспитана, что хрупкая, что носит большой бант, что таращит большие глаза и что даже может что-то сказать по-французски. Я предпочитал дворовые компании и уличные потасовки. Но мои родители дружили с родителями Ариелы, и я, напялив костюмчик, присланный из Америки, плелся к ним в гости. Не нравился мне почему-то и ее отец. Возможно, тоже из-за его непривычной изысканности, элегантности, беспечности. Мне всегда он помнится в щегольской бабочке. Представьте, это сразу после войны, после оккупации, гетто!
Я знать не знал тогда, что этот мужчина в бабочке, играющий по субботам с моим папой в карты, занимается поисками оставшихся в живых и работающих у литовских крестьян пастухами еврейских детей. А это было очень непростое и очень опасное занятие. Крестьяне не отдавали «еврейчиков», очень им нужных в хозяйстве. Нередко убивали тех, кто разыскивал этих детей. Каким потрясающим человеком вырисовывается в книге отец Ариелы доктор Абрамович – «Ухо-горло-нос» (я это слово в детстве воспринимал как вторую и очень противную его фамилию). Светлый, легкий, беззаботный на вид, он одновременно как бы походя, как-то удивительно естественно, без нажима и пафоса, совершал невероятно рискованные и благородные поступки. Ариела была просто влюблена в своего отца, и я ее понимаю. Я не знал, что семья Абрамовичей удочерила тогда только что родившуюся в тюрьме дочь своих родственников, обвиненных в измене Родине и сосланных в мордовские лагеря. Ведь я всегда считал, что Аня – сестра-близнец сына Абрамовичей Мони.
