Дневник отчаявшегося - Рек-Маллечевен Фридрих
Немедленная и окончательная ликвидация Берлина и Пруссии как политических центров.
Уже сейчас должна быть подготовлена организация, которая сразу после свержения возьмет на себя очистку южногерманских территорий. Немедленная высылка всех пруссаков, иммигрировав-ших после 1920 года.
Немедленная экспроприация приобретенной ими здесь земельной собственности.
Немедленная ликвидация всех военных производств, возникших на территории Баварии после 1933 года.
Кроме того, для вновь создаваемого рейха: немедленная и полная ликвидация тяжелой промышленности, немедленная национализация предприятий. Немедленное предъявление обвинений в государственной измене всем, кто причастен к зарождению гитлеровского режима, немедленное возбуждение дела, особенно против Папена, Майсснера, Нейрата [223], Гинденбурга-младшего, Шрёдера [224] и т. д.
Немедленное предъявление обвинений всем генералам, ответственным за продолжение войны.
На первый взгляд, неплохой букет, конечно не без преувеличения, но уж точно не без плодотворных идей, проясняющих все ереси последних восемнадцати лет. Мы, наверное, плохие немцы, если обсуждаем такое? Можно и так сказать, только если мы ссылаемся на гигантскую ересь Бисмарка, находящуюся сейчас на смертном одре, как на единственную германскую империю, если мы забываем, что до нее была великая империя как центр и колыбель всех великих идей и что эта империя просуществовала тысячу лет, что потсдамская парвеню-компания объявила о банкротстве через несколько десятилетий и своим падением разрушила всю великую старую империю вместе с ее воспоминаниями, ее культурными достижениями, ее редчайшими драгоценностями! С помощью лоскутного шитья будущего не построишь… если придерживаться ошибок 1919 года, то от прусских предписаний наши внуки будут истекать кровью в новой резне. Давайте освободим Германию от прусской гегемонии, освободим ее от меркантильной надстройки, освободим от бессмысленной сверхиндустриализации, которая осуществлялась только за счет государственных субсидий, и тем самым, пусть через десятилетия, от бессмысленного и принципиально непродуктивного человеческого балласта: таким образом, как бы парадоксально это ни звучало, мы выиграем войну.
Пусть это будет хотя бы «И. Г. Фарбен», который ее проиграет…
20 августа 1943
Английские газеты упрекают «Черный корпус» в том, что он называет причиной всех войн не человеческие действия, а подземную работу демонов, глубинную же причину таких гигантских катастроф ищет в иррациональном. Меня не подозревают в том, что я апологет «Черного корпуса» и Гюнтера д’Алкена [225], имя которого, вероятно, Густав Шульце, и я охотно признаю, что в войне, и в этой войне в частности, как, наверное, ни в какой другой, есть действующие лица, которые предстают в самом ярком свете… жаждущие прибыли генеральные директора, честолюбивые генералы, нуждающиеся в деньгах авансированные политиками бездельники.
Но исчерпывает ли проблему это утверждение? Объясняет ли оно вялость, граничащую с корибантовским опьянением масс, которые за пять лет до Гитлера, в мае 1928 года, проголосовали за пацифизм? Объясняет ли это тех женщин, о которых я упоминал ранее, которые в своем энтузиазме глотали гравий, по которому ступал Гитлер, ребенка, о котором я упоминал, который выбросил распятие из окна с криком: «Сгинь, проклятый еврей!» — объясняет ли это кровожадность, одичание, этический упадок молодого поколения, и действительно ли в Англии верят, что все это было возможно без вышедшего из тьмы безумия, такого, которое завтра может поразить другой народ? Признáюсь, все это наводит меня на пессимистические мысли, потому что открывает целую пропасть между континентальным и атлантическим или инсулярным мышлением и потому что там — старые избитые формулы XIX века, с помощью которых пытаются разобраться с этой призрачной главой истории. Конечно, мы будем судить закулисных руководителей, конечно, дерево для виселицы, на которой я хочу видеть Гитлера, Геббельса, Геринга и Папена, уже давно заготовлено, конечно, нам, целому народу, необходимо взять на себя крест, чтобы, пройдя через глубокую долину страданий, достичь высшей цели.
Но разве сегодня, после вихря страданий, народ не может гарантировать возможность такого массового психоза в своих собственных рядах… неужели кто-то осмелится обвинить безоружную немецкую интеллигенцию в летаргии, когда, по крайней мере в первые два года гитлеровского режима, британский Кабинет министров, вооруженный до зубов, сам был слишком вял, слишком интертен, летаргичен, чтобы вовремя выкурить коричневых крыс из их нор? И это не старая болтовня, кто виноват, которую я осуждаю. Дело в методологии мышления, в упущении из виду реальных проблем, в бездумном и очень удобном игнорировании великого кризиса времени! Горе тем людям, которые не слышали в эти годы ударов копыт апокалиптики, горе тем, кто не научился верить в Бога под грозно восходящим солнцем Сатаны.
Горе тем, кто больше не способен осознать одно: что четыреста лет рационалистического исторического контроля и рациональных ересей исчерпали себя и что великая тайна и иррациональное собственной персоной вновь стучатся в прогнившие ворота человечества.
Сегодня я вижу первую атаку американских эскадрилий, которые средь бела дня атакуют Регенсбург: это мой первый непосредственный контакт с этой войной. И вот над моей тихой долиной пролетают эти белоснежные птицы… я вижу, как одна из них, сбитая ракетой, на короткое мгновение светится темно-красным светом, а затем падает, охваченная пламенем. Я вижу появляющиеся из пламени крошечные фигурки в парашютах, вижу, как веревка одного парашюта горит и как человек, висящий на ней, стремительно летит к земле. Я еду в Зеебрук, где лежит разбившийся самолет. На дне кратера глубиной четыре метра шипит горящее масло — двигатели зарылись так глубоко, что их не удосужились выкопать. Вокруг лежат разбросанные части тела — оторванная ступня, обгоревший палец, рука. Мертвых уносят в маленьком картофельном мешке. Возле Вагинга, где несколько сбитых американцев приземлились более удачно, несколько северогерманских женщин пытаются плюнуть на пленных. Но сопровождающий солдат возмущается оскорблением беззащитных и угрожает им оружием: действительно, стоит только немного поцарапать простого небуржуазного немца, чтобы обнаружить старую добрую субстанцию порядочности и врожденную склонность противостоять повадкам каналий.
Кстати, новости из Гамбурга просто уму непостижимы. Там говорят об улицах, на которых спасающиеся застряли в кипящем асфальте и были поджарены, говорят о развалинах, под которыми до сих пор лежат погибшие и к которым выжившие с благоговением возлагают венки. Здесь говорят о двухстах тысячах погибших. Я не хочу верить всему, что говорят, придерживаюсь того, что вижу сам, и считаю, что в данном случае того, что я видел, почти достаточно. Мне много рассказывали о совершенно запутанном состоянии ума этих гамбургских беженцев… об их амнезии и о том, как они бродят по городу, одетые только в пижамы, в том состоянии, в котором они спасались от обрушения своих домов: с тревогой в глазах, с пустой птичьей клеткой в руках, без памяти о прошлом, без веры в будущее. И вот что случилось в один из знойных дней начала августа на маленькой железнодорожной станции в Верхней Баварии, где скопилось сорок или пятьдесят таких несчастных существ: наперекор крикам протеста чиновников они лезли через разбитые окна купе, привыкшие бороться за места, толкаться, препираться, ругаться, падать…
И в этот раз здесь происходит то, что должно было произойти. Чемодан, жалкая картонная штуковина с потертыми углами, промахивается мимо цели, падает на платформу, разбивается и высыпает свое содержимое. Игрушки, обгоревшее белье, маникюрный набор. Наконец, детское тельце, уменьшенное до мумии, которое полусумасшедшая женщина притащила с собой как остаток прошлого, которое еще несколько дней назад было реальным. Ужас, крики, истерические рыдания и фырканье собаки, наконец, сострадательный чиновник, который разбирается с этой ужасной сценой…
