Л Новиков - Сказание о Сибирякове
-Сейчас начнется. Я пойду. За вами пришлем...
Сердце нещадно колотится, заглушая рокот машины. Минута!Две! Почему здесь опять этот "механикер"? Побежал вслед за Тарбаевым. Неужто сорвется? На палубе еле слышно прозвучала автоматная очередь. Качарава встал. Вверху по трапам и коридорам топочут ноги. Люди бегают, кричат, кого-то ищут. Сердце готово проломить грудь.
- Бегут сюда, это наши, - сказал Сараев. - За нами бегут!
Он приподнялся на руках. В машинное отделение ворвалось несколько гитлеровцев. Они что-то кричали, ругались. Потом со злобой захлопнули дверь каморки, где находились двое сибиряковцев. "Сорвалось! Все сорвалось!" обожгла мозг ужасная мысль. Качарава прислонился к стенке и с трудом опустился на матрац. Рана вновь дала себя знать.
Что же произошло на палубе? Убедившись, что на корабле все угомонились, Павловский дал команду Шаршавину отодвинуть щеколду. Снова в ход пошел перочинный нож, каким-то неведомым образом сохраняемый радистом вот уже почти два месяца. Никто не знал, где он его прячет. Это было единственное оружие сибиряковцев.
Анатолий ловко справился со своей задачей и бесшумно приоткрыл дверь. В тускло освещенном коридоре никого не было. Шаршавин разулся и, знаком призвав соблюдать тишину, добрался до трапа. Через несколько минут он спустился вниз.
- Можно!
Павловский послал Тарбаева в машинное отделение, а остальные гуськом начали подниматься вверх. Никто не встретился на пути. Боцман выглянул на палубу. Тишина. Ночь черная, непроглядная скрывала от глаз все. Судно шло без огней. Фашисты не зажигали их, опасаясь английских самолетов. Соломбалец постучал ладонью по плечу Шаршавина и пропустил его вперед, за радистом в темноту окунулся Скворцов.
По замыслу Павловского, в первую очередь снимался часовой на корме. Это сразу развязывало руки. Все ждали, чем кончится вылазка двух товарищей. Как всегда в такие минуты, время шло утомительно медленно.
И вдруг короткий вскрик, возня, автоматная очередь, и что-то упало за корму.
- Быстро назад, в твиндек! - вполголоса скомандовал Павловский. Дождавшись Шаршавина и Скворцова, он пропустил их, потом плотно прикрыл и задраил дверь на палубу.
И вот все были на месте. Боцман взглядом пересчитал людей и тихо проговорил:
- Сорвалось, братцы. Молчок. Лечь и спать. Анатолий, поставь обратно щеколду. Живо. Что там у вас произошло?
- Вырвался, гад, и нажал курок. А потом мы его за борт, - еще неровно дыша, сказал радист. - Убить себя готов - все дело провалил. А где же нож?..
Шаршавин шарил в подкладке бушлата, в карманах, ножа не было.
- Обронил! Неужто обронил?
- Этого еще не хватало! Ищи лучше! Как же щеколду набросить теперь? За дверью раздались шаги.
- Ну, теперь держись, - сказал Шаршавин, все еще хлопая ладонями по одежде. - Если что, я все на себя.
Все с удивлением услышали, как чья-то рука осторожно опустила щеколду.
Через несколько минут в твиндек прибежали гитлеровцы, а с ними "механикер". Он таращил глаза и что-то объяснял фашистам, показывая пальцами на сибиряковцев. Громче всех кричал Тумке. Фельдфебель, пересчитав пленных, бросился к дверям. Пощелкал запором и, продолжая ругаться, погрозил норвежцу кулаком. Потом солдаты ушли, а у дверей застучали шаги часового.
- Все, братцы, не побывать нам в гостях у английской королевы, - пробурчал Шаршавин.
- Баста! - оборвал его Павловский. - Не до шуток. Нож ищи. А то все откроется.
Качарава и Сараев лежали молча. Говорить не хотелось: погасла последняя искра надежды. Под утро кто-то подошел к их каморке. В маленькое круглое окошечко в двери просунулась рука, и что-то упало на пол. Сараев дотянулся и поднял.
- Перочинный нож, - сказал он Качараве.
- Дай-ка сюда.
Капитан встал, в луче света, проникающего сквозь щель, долго разглядывал.
- Да, перочинный ножик. Я видел его раньше у Шаршавина.
Снова за колючей проволокой
В КИЛЕ их посадили в товарный вагон и повезли. Качарава и Сараев были несказанно обрадованы, что все целы и невредимы. А ведь могло кончиться плохо. Но фашисты, видимо, решили, что солдата на судне убили норвежцы. Тумке не мог себе представить, что русские совершили дерзкую вылазку, ведь дверь твиндека была заложена щеколдой, он проверил и убедился в этом.
Кто был таинственный друг, который помог отвести от них подозрение, моряки так и не узнали.
Неделю стучали колеса. Сквозь решетки узких оконцев сибиряковцы видели высокие черепичные крыши незнакомых городов, на стоянках слышали чужой говор. Как-то ранним утром их вывели из вагона и погнали по пустынным унылым улицам. Сараев, который уже мог подниматься, шел, согнувшись, товарищи поддерживали его под руки.
Их поместили в камеру большого концентрационного лагеря No 330, Марине Дулак. В эту мрачную тюрьму близ Гдыни сгоняли пленных моряков. Порядки, заведенные здесь гитлеровцами, отличались особенной жестокостью. В первый же день вместо обуви пленным выдали тяжелые деревянные башмаки. Двигаться в них можно было, лишь делая короткие шаркающие шажки. Неугомонный Шаршавин и тут не обошелся без шутки:
- В таких штиблетах прямо хоть на танцы. Кстати, ребята, а здесь танцы бывают?
- Бывают, бывают, - сдерживая улыбку, сказал Герега, - еще натанцуешься, холка вспухнет.
- Поживем - увидим. Пока холка вспухнет, нас и след простыл.
- Ой, скор ты больно, Анатолий, - покачал головой Алексеев. - У казематов стены толстые.
- Пошумели, и хватит, - вступил в разговор Качарава. - Кстати, стены, даже самые толстые, имеют уши. А побег - это дело серьезное, и впустую болтать нечего. Сначала оглядеться надо.
Утром пленных выгоняли на работу, больные оставались в камере, убирали помещения, мели двор. Иногда сибиряковцев вызывали на допросы, снова и снова спрашивали, нет ли среди них офицеров, знают ли они шифры, расположение минных полей в северных морях. Но никто не ответил на вопросы, так интересовавшие гестаповцев.
Горстка людей с погибшего, но непобежденного советского корабля держалась стойко, и каждый новый день, проведенный вместе, сплачивал их еще сильней. В разговорах часто можно было услышать фамилии тех, кого уже не было на свете: Элимелаха, Сулакова, Матвеева, Дунаева, Черноус, Бочурко. О них говорили, как о живых, которые ненадолго уехали куда-то и обязательно вернутся. Свою группу пленные сибиряковцы, будь то моряки, артиллеристы или плотники, в разговорах именовали не иначе как экипаж.
Вспоминали часто корабль, походы по Баренцеву и Белому морям, к Новой Земле, вспоминали бой с "Шеером".
- А ведь каравана этот самый "Шеер" так и не догнал, - как-то сказал Павловский. - Мы фашистам все карты спутали.
- А может, и догнал, почем ты знаешь? - спросил боцмана Воробьев.
