Елена Лелина - Павел I без ретуши
Государь встает ежедневно в пять часов утра, министр полиции и военный комендант С.-Петербурга, один вслед за другим, являются в его кабинет с докладом, в восемь часов он идет на парад, затем производит смотр одному из гвардейских батальонов или полков городского гарнизона; в десять часов он возвращается, чтобы идти в церковь, по окончании обедни он верхом или в коляске едет осматривать военные посты, чтобы лично удостовериться в исполнительности офицеров. Иногда он наблюдает за постройкой новых казарм, так как он заботится о хорошем помещении для офицеров и солдат. По возвращении он обедает, после обеда катается в коляске; возвращаясь около трех-четырех часов, он зовет к себе в кабинет министров, генералов и лиц, с которыми желает работать или беседовать о государственных делах.
Около шести часов он отправляется к императрице, где собираются лица, принятые в ее интимном кругу. Когда бывает представление в театре, то не устраивается игр, спектакль обыкновенно начинается в шесть часов; иногда на него приглашают иностранных послов и посланников, а также некоторых вельмож, которые не несут службы при дворе. Вот повседневная жизнь при дворе Павла I, однообразное течение ее нарушается только праздниками или большими маневрами. […]
Некоторые русские вельможи, хорошо осведомленные об интимной жизни Павла I, уверяли меня, что этого могущественного и самодержавного владыку обычно мучат двоякого рода опасения, которые обусловливают деспотический образ его правления и заставляют его применять террор, этими необычайными опасениями как говорят, объясняются его приказания, которые менее осведомленные люди приписывают одни — расстройству умственных способностей, другие — вечной смене настроений, властно влияющих на его волю. Павлу чудятся то заговоры при дворе с целью его низложения, то тайное распространение иллюминатства[43] и якобинства в его империи — моральной чумы, более гибельной, чем все болезни, посылаемые нам небом. Если этот факт верен, то легко объяснить себе, почему Павел I так внимательно следит за тем, чтобы во дворце и даже в тесном кругу его семьи все собрания происходили только в его присутствии. […]
Итак, нечего удивляться чрезвычайным предосторожностям и беспрестанно возобновляемым суровым приказам…
Из «Записок» Александра Александровича Башилова:
Обратимся к тому порядку, какой хотел ввести государь — чтоб караулы караулили, а не спали. Гарнизонная служба приучает солдата к трудам; главные и визитерные рунды[44] были для того, чтоб солдат не дремал, а офицер караульный не ездил бы с караула на обед или бал, это бывало прежде, стало быть — требовалось прекратить сей беспорядок. Сам царь подавал пример. Жизнь его была заведенные часы: все в одно время, в один час; воздержанность непомерная; обед — чистая невская водица и два, три блюда самые простые и здоровые. Стерляди, матлоты[45], труфели и прочие яства, на которые глаза разбегутся, ему подносили их показать; он, бывало, посмотрит и часто мне изволил говорить: «Сам кушай». После говядины толстый мундшенк[46] подносил тонкую рюмочку вина — кларета бургонского. Это не так, как ныне: иной выпьет три бутылки… и ни в одном глазе.
Государь вставал рано и в 6 часов был одет, в четверть седьмого кушал чашку левантского кофе и сейчас садился за работу; после — к разводу, после — верхом по городу, после — обед; после обеда — в коляске или санях, но всегда на какой-либо предмет, в больницу или какое богоугодное заведение; в 6 часов вечера — cercle[47], в 9 часов — ужин, в 10 часов почивать. Труды, так расположенные, были систематически исполняемы, и стоило только вникнуть, и никогда в ответ не попадешь.
Я был год с небольшим камер-пажем, и что более — бессменным, ни разу не попался под гнев; какая-то планета меня хранила свыше…
Семья
Из «Записок» Августа Коцебу:
Он [Павел I] охотно отдавался мягким человеческим чувствам. Его часто изображали тираном своего семейства, потому что, как обыкновенно бывает с людьми вспыльчивыми, он в порыве гнева не останавливался ни перед какими выражениями и не обращал внимания на присутствие посторонних, что давало повод к ложным суждениям о его семейных отношениях. Долгая и глубокая скорбь благородной императрицы после его смерти доказала, что подобные припадки вспыльчивости нисколько не уменьшили в ней заслуженной им любви. […]
Мелкие черты из его частной, самой интимной жизни, черты, важные для наблюдателя, изучающего людей, — доказывают, что его жена и дети постоянно сохраняли прежние права на его сердце. Виолье, честный человек и доверенный чиновник при императоре, был однажды вечером в ее комнатах, когда Павел вошел и еще в дверях сказал:
— Я что-то несу тебе, мой ангел, что должно доставить тебе большое удовольствие.
— Что бы то ни было, — отвечала императрица, — я в том заранее уверена.
Виолье удалился, но дверь осталась непритворенною, и он увидел, как Павел принес своей супруге чулки, которые были вязаны в заведении для девиц, состоявшем под покровительством императрицы. Потом государь поочередно взял на руки меньших своих детей и стал с ними играть. Это не ускользнет от наблюдателя. Император, оказывающий своей супруге столь нежное внимание, что среди вихря дел и развлечений не пренебрегает принести ей пару чулок, потому что тем надеется доставить ей удовольствие, такой император наверно не семейный тиран!
Из «Юношеских воспоминаний» Евгения Вюртембергского:
…я… приехал в императорский дворец, с тем чтобы увидеть тетушку [императрицу Марию Федоровну]… […] Я поцеловал ее платье… она крепко обняла меня. […]
Вслед за тем я приветствовал моих милых кузин. Из них Мария [Мария Павловна, великая княжна] была уже 15-ти лет и, стало быть, для меня особа внушающая, но тем не менее такая кроткая и добрая, что я сейчас же почувствовал к ней сердечное влечение. Она обладала сочувственным, нежным сердцем. Непреложным доказательством того служило ее всегдашнее опасливое пребывание настороже, чтобы заблаговременно предупреждать всякий возможный с моей стороны промах и тем предохранять меня от затруднительного положения. Ее сестра Екатерина, одних лет со мною [13-ти], нравилась мне менее. Мрачная и скрытная, но преждевременно развитая и сознававшая это, она отталкивала меня своею чопорностью. Обе великие княжны были прекрасны. Первая имела черты матери; вторая, когда говорила, была похожа на отца, но, к удивлению, наперекор этому сходству — все-таки очаровательна. […]
