Адриен Гомбо - Мэрилин Монро: Блондинка на Манхэттене
Возможно, в трагической судьбе Эдди Файнгерша поразительным образом реализовалась его жизненная программа? По мнению Роберта Стайна, Файнгерш был органически не способен думать о будущем: «Он жил настоящим. Никогда не тосковал по прошлому, никогда не заглядывал в будущее. Не откладывал деньги, ни к чему никогда не готовился. Все его существование было сиюминутной импровизацией». Идеальный фотограф, мастер, составляющий единое целое со своей камерой, человек, превративший «решающий миг», о котором говорил Картье-Брессон, в образ жизни. Действительно, добывая фотографии в невероятно опасных условиях, разве не дразнил он «решающий миг»? «Снимки, которые он делал с риском для жизни, — продолжает Стайн, — бесспорно выдают его характер, склонный к авантюрам. Но все-таки главное для него заключалось в другом. Думаю, он верил, что в этих снимках есть правда, та самая подлинность, какой не сыщешь в тысячах других. Мне ни разу не удалось убедить его, что есть иные способы достижения цели». Под пулями на поле боя или под колесами бешено несущегося автомобиля фотографу не до финтифлюшек и не до глубокомысленных рассуждений на тему искусства. Все решает секунда, доля секунды. В этом смысле Мэрилин стала для него идеальной моделью. Билли Уайлдер, восхищавшийся фотогеничностью актрисы, употребил выражение «flesh impact», подразумевая притягательность ее тела для любого объектива. Почему образ Мэрилин так волнует нас — и на снимках, и на экране? Потому что мы ощущаем живое присутствие этого восхитительного, пульсирующего тела. Плотское воздействие на зрителя — это воздействие воздушного поцелуя с фруктовым ароматом, направленного в сторону объектива Уиджи1, или воздействие лукавого взгляда, надежнее гарпуна пригвоздившего Эдди Файнгерша к месту в гостиничном номере. Знаменитые кадры с взлетающей в воздух непослушной юбкой символичны постольку, поскольку Мэрилин при помощи ткани лепит свое тело, прорисовывает свой силуэт в бесконечной изменчивости его форм, превращаясь, если воспользоваться словами Малларме, сказанными в адрес танцовщицы Лои Фуллер, в «неиссякаемый источник самой себя». «Многие из нас восторгаются портретами Гарбо, Дитрих или Гэри Купера потому, что на них запечатлена великая красота, — пишет Джером Чарин. — Эти люди — чудесные создания, явившиеся к нам из иных мест и других времен. Зато Мэрилин — вся отсюда. Она в пятиминутной досягаемости, мы способны почувствовать, о чем она думает, как способны прикоснуться к ее телу». Еще более чутко, чем студийные художники наподобие Боба Стерна или Милтона Грина, фотогеничность Мэрилин сумел уловить Эд Файнгерш. Как фотограф, он поклонялся культу сиюминутности и превыше всего ставил натуральный, естественный, не подвергавшийся никаким ухищрениям свет. И Мэрилин в этой необработанной, шероховатой вселенной чувствует себя невероятно комфортно. Ей нисколько не мешают особенности фигуры, сегодня считающиеся физическими недостатками: чуть выпирающий животик, складочки на шее, пышноватая грудь. Любая современная актриса поспешит избавиться от этих «лишних» деталей с помощью скальпеля, монтажных ножниц или «фотошопа». Но Мэрилин они не пугали.
Оглядываясь назад, мы можем предположить, что между ней и Эдом установилось нечто вроде молчаливого взаимного договора. До странности похожая смерть — не более чем следствие существования, о котором нам рассказывают фотографии. Мэрилин и Эд оба испытывали непреодолимую тягу к мгновению, творящемуся здесь и сейчас, живому и пульсирующему. Они не могли прожить свою короткую жизнь иначе, чем прожили ее — со всей возможной интенсивностью, не жалея себя. Нью-Йорк предоставил им для этого идеальные декорации, ибо сердце этого города бьется исключительно ради радости настоящего. Это город, без конца меняющий лицо и не желающий замуровывать свою историю в громоздкий камень. Если он и оставляет следы, то лишь на фотографиях и в кино. Пять дней, проведенных Мэрилин с Эдди, унеслись в потоке времени, в бурном торнадо, сметающем все на своем пути. В 1955 году, когда они оба только собирались штурмовать Манхэттен, 35-летний Чарли Паркер вколол себе последнюю дозу героина. В нескольких часах лета от него Элвис записал свою первую сорокапятку и готовился покорять сердца молодежи. В 1961 году, когда Мэрилин окончательно покинула Нью-Йорк, тощий автостопщик из Миннесоты по имени Боб Дилан дебютировал в Гринвич-Виллидж, в крошечном баре «Wha?»2 Еще на одной, такой же шаткой сцене выступал молодой комик еврейского происхождения Вуди Аллен. С тех пор прошло 55 лет. От Нью-Йорка Эда Файнгерша и Мэрилин Монро не осталось ничего. Отель «Глэдстоун» превращен в офисное здание; отель «Амбассадор» снесен. В 1968 году «Мэдисон-сквер-гарден» переехал из Хелл'з Китчен к станции метро «Пенсильвания». В начале 1970-х бал «Костелло» закрылся — на его месте началось строительство небоскреба. Тим Костелло-младший, принявший эстафету у отца, перебрался на Восточную Сорок четвертую улицу, в дом 225. Он старательно скопировал фреску Тербера, чтобы воспроизвести ее на новом месте. Какое-то время новый «Костелло» по-прежнему охотно посещала журналистская братия, но в 1992 году Тим продал заведение. Новые хозяева переименовали его в кафе «Тёртл бэй», а в 2004-м — в «Оверлук лаундж». Местечко славится настенной живописью, выполненной лучшими мастерами комиксов города. Что стало с рисунками Тёрбера, которыми когда-то любовалась Мэрилин, неизвестно. Стена, которую они украшали, теперь закрыта зеркалами. В этот летний вечер на огромных экранах «Лейкерс» бьются с «Селтиксом» — под звуки песни «I gotta feelin»3 группы «Black Eyed Peas». Официантка уверяет, что за зеркалами ничего нет. И, словно желая удостовериться, на миг переводит на них взгляд, но, как и следует ожидать, видит лишь отражение 20-летней блондинки.
Остался Бруклинский мост — великолепный стальной дракон, висящий над Гудзоном. Мне чудится тень Эдди, ранним утром плывущая в морском воздухе над автомобилями. Он движется к центру и, чтобы сэкономить жетон на метро, идет пешком. Через плечо у него висит фотоаппарат, а глаза горят азартом. Мэрилин обожала Бруклинский мост. В книге «Фрагменты» приводится ее высказывание о том, что ей хотелось покончить с собой, бросившись с высоты, но потом она решила, что мост для этого слишком красив — как и все мосты вообще: «Ни разу не видела уродливого моста». Между нею и им всегда будет мост.
Candid pictures
В киосках Манхэттена еще продается «Redbook». Теперь это журнал для домохозяек. Слоган издания: «Love your life» — «Любите свою жизнь». Ничего похожего на стиль Эда Файнгерша. Крупнозернистые постановочные фотографии, имитирующие естественность, — в Америке этот прием называют candid pictures, подразумевая некую смесь непосредственности и наивности. Приблизительно за месяц до того, как Эд начал работать с Мэрилин на Манхэттене, еще один фотограф получил аналогичное задание с молодым неизвестным актером. Журнал «Life» предложил Деннису Стоку сопровождать Джеймса Дина — будущую звезду киноэкрана. Джимми — лохматый, плохо выбритый, с кругами под глазами после бессонной ночи — разрешил снимать себя в повседневной обстановке: дома, в гостях у друзей, в бистро... Одно его присутствие, один его взгляд мгновенно наполняли обыкновенную улицу изысканной поэтической атмосферой. Как и в случае с Мэрилин, никакого позерства, во всяком случае, заметного, даже на фотографии, где Джимми идет, вжав голову в плечи, сунув руки в карманы, и не обращает никакого внимания на потоки дождя, поливающие Таймс-сквер. Один мой друг, фотограф и специалист по портрету, объяснил мне, в чем тут дело: «Когда снимают актера, даже в студии, невозможно сказать, сколько в его поведении непосредственности, а сколько игры. Приходится брать что дают». Дин и Сток, Монро и Файнгерш внесли свой вклад в борьбу, покончившую с полновластным господством стиля французской студии «Аркур», представлявшего звезд в неподвижных заученных позах. «Одной из основных тенденций нашего времени стало стремление вернуть звезд на землю», — подчеркивает Маргарет Торп.
