Игорь Оболенский - Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений
Мы приглашали их на обед, стол был красиво сервирован кузнецовским сервизом, дорогой хрустальной посудой с серебряной каймой, с белыми скатертями и накрахмаленными салфетками. Алеша хорошо работал. Ренту за квартиру мы платили валютой, которую он получал.
Алеша должен был часто уезжать в село Чиатури, где находились шахты. И поэтому он решил перевезти нас в свою деревню Дарквети, которая находилась неподалеку от Чиатури.
Как только мы туда приехали, то сразу попали в «черный список». Ведь родители Алеши были раскулачены. Нам запретили иметь прислугу, и даже корову приходилось доить самим.
Это выглядело очень смешно – Алеша держал на веревке корову, я подставляла ведро и начинала доить. Но никогда не могла попасть в ведро, и все молоко лилось в разные стороны.
Американцы были в восторге от знаний Алеши. Он не зря учился в Оксфорде. Шахты, которые делал он, были похожи на галереи. Одну шахту он назвал моими именем.
У нас был большой сад и просторный двор. Стали снова приезжать гости. Мы с братом делали крюшон, а повар готовил шикарный обед. По субботам устраивали скачки.
Договор с американцами был на 20 лет. Но они не могли понять, как можно во время работы выводить рабочих и читать им газеты и проводить агитацию. Через три года все кончилось, и американцы уехали.
А в 1931 году пришли чекисты. Обыскали наш дом и забрали Алешу.
Я осталась с детьми одна. Поехали с ними в Тбилиси, переезжая от одного родственника к другому. В конце концов мы поселились в маленькой комнатке возле туалета. Но для меня это было большим счастьем – я была вместе с детьми.
Ко мне могли приходить друзья. Как-то мы с подругой вспоминали, как в 1921 году на свадебной карете меня отвезли из нашей квартиры в собор Сиони, где мы венчались с Алешей. Неужели все это было?..
Я готовила обеды и относила их Алеше в тюрьму. У него опять было страшное обвинение и жестокие следователи. Его обвинили в том, что он шпион Англии.
Чтобы выживать, мне пришлось продать все – сервиз на 48 человек, большой хрустальный кубок, 12 хрустальных бокалов и многое другое.
После стольких мучений Алеше объявили приговор: ссылку в Саратов. Я за две недели подготовила все необходимое, и мы с детьми поехали в Поволжье. Это было в 1932 году.
Там Алеша уже снял квартиру в три комнаты с большим двором. Адрес я запомнила на всю жизнь: Большая Горная улица, 39. Хозяйка была хорошей женщиной, а вот хозяин – алкоголиком.
Обед я готовила в русской печке, меня научила хозяйка. Вкусная еда получалась.
Все было бы ничего. Но мучение доставляли морозы, голод и вши. Да еще Татули заболела тифом. Она находилась между жизнью и смертью. Врачи сказали: «Если хотите, чтобы она осталась жива, – не оставляйте ее рот сухим». Я все время стояла рядом с ней с чайником в руках. Через две недели она выздоровела.
С огромной верой, терпением, любовью к друг другу, уважением и заботой о наших детях, наших двух ангелах, мы смогли продержаться.
Какие бы ни были у нас условия, я не видела Алешу в плохом настроении и в грусти. Щедрость, искренность, нежность, верность – это лишь то малое, что я могу сказать о моем Алеше».
* * * * *Что мы пережили в Саратове!
Помню нашу ссылку с первого дня. Как меня поразили невысокие домики с маленькими окнами.
У папы был друг, Кузьма Петрович, который зараз выпивал по 12 чашек чаю. Он мне объяснил, почему в жилищах такие небольшие окна, – в Повольжье зимой стоит сильный мороз и, если маленькие окна, холод не так быстро проникает внутрь.
Русскую печку помню, мама готовила на ней, с ухватом научилась обращаться.
Я много читала в Саратове. Мы взяли с собой много грузинских книг, и папа очень радовался тому, что я читаю эти книги. А на меня очень действовало, что мы находимся так далеко от родины.
Папа в Саратове работал на лесопильном заводе, они отправляли продукцию и в Грузию тоже. Так что контакт с родиной у нас был. Часто к нам приезжали в гости грузины. Цицино Мхеидзе, мамина подруга, приехала зимой в сандалях. Думала, что везде тепло, как в Грузии. Помню, стучит в дверь и кричит: «Скорее открывайте, ноги замерзли».
Зимой у меня начался тиф. А из Тбилиси в это время друзья прислали нам несколько ящиков хурмы. Я ее обожала, но врачи категорически запрещали хурму. Тогда мама положила фрукты на карниз и сказала: «Поправишься – съешь».
Я лежала, смотрела на хурму, на то, как количество с каждым днем все уменьшалось и уменьшалось. Родители с братом ели ее сами, ведь она же портилась. Наконец осталось две последние хурмы. Я даже маме сказала: «Неужели мне так и не достанется?» Когда в итоге одна все же досталась, я была самой счастливой!
Тогда существовало строгое правило – с тифом дома не оставлять, а везти в больницу. Но в Саратове больницы были только на словах лечебными заведениями. А так в них не топили, не кормили, да еще и грязь была жуткая. В итоге живым оттуда никто не возвращался. При этом, согласно правилам, забирали в больницы без разговоров.
Меня тоже должны были увезти. Спасли пятеро студентов. В Саратове был хороший медицинский институт, где учились и грузины. Они окружили наш дом и не позволили забрать меня в больницу. Папа тоже в те дни не ходил на работу, следил, чтобы меня в его отсутствие не увезли.
Тифом тогда многие болели и умирали, я это знала. И потому попросила родителей – если умру, обязательно мой прах забрать в Грузию. Мама потом призналась, как ей было тяжело это слышать.
Незадолго до болезни, перед Новым годом, меня повели к портнихе, чтобы заказать новое платье. Но она не успела его сшить. Я так боялась, что не успею надеть это платье. Даже папе сказала, чтобы меня хотя бы в гробу в него одели.
На следующий день утром просыпаюсь, а это платье висит передо мной. Оказалось, папа ночью пошел к портнихе и уговорил ее срочно закончить работу.
Мама тогда сказала: «Вот встанешь после выздоровления и пойдешь в этом платье в школу».
И так и случилось. Мне тогда семь лет было…
Родители никогда не говорили о том, что зря вернулись из Турции. Только в Саратове папа один раз сказал: «По-моему, я вас погубил».
Там было правда очень страшно. Люди опухали на глазах! Я помню, в класс пришел мальчик Сережа и прямо на наших глазах у него стали надуваться руки, потом ноги.
Я закричала: «Ему плохо!» А учитель ответил: «Да он уже помер».
По дороге в школу видела, как на улице сидели нищие. Возвращаюсь домой, а они уже мертвые. А еще помню, младенец сидел на мертвой уже матери и сосал ее грудь. Это было страшно!
