Марсель Эдрих - Загадочная Коко Шанель
— Увидишь, она делает необыкновенные вещи.
Этот сезон был менее удачным для Дома Шанель, чем предыдущие. Пату[163] одержал триумф, благодаря гениальной идее: вернул талию на свое место. Это еще одно событие в моде, распространившееся по всему свету. Талия на месте! Только в Париже могли такое придумать!
— Принесите мне то, что вы делаете, я посмотрю, — сказала Коко леди Эбди.
Все, что она принесла, немедленно пустили в продажу в магазин аксессуаров, а сама она была принята на работу. Леди Эбди вздыхает, вспоминая эти славные годы:
— Она была готова на все для своего Дома. Тут же начинала звать вас на «ты», что ей давало превосходство над вами. У нее бывали иногда забавные методы.
Этьен де Бомон занимался украшениями в Доме Шанель. Леди Эбди считала, что это он вместе с Мизией создали ореол светскости, который окружал Дом Шанель. Вскоре после смерти жены он предложил Шанель выйти за него замуж.
— Я буду вести себя с вами, как вел себя с женой, — обещал он ей. — Никогда не буду вам противоречить.
Кого говорила:
«Моя настоящая жизнь началась, когда я встретилась с Вестминстером. Наконец я нашла плечо, на которое могла опереться, дерево, к которому могла прислониться».
Она называла его Бонни.
Герцог Вестминстерский принадлежал к английской королевской семье. Самый богатый человек в Великобритании. Помимо всего прочего, он владел несколькими домами в Уэст Энде. Я это узнал, когда жил в Лондоне (одновременно с Коко, но не так долго), как стипендиат Коммерческой палаты Парижа. Я занимал мансарду в маленьком двухэтажном доме, принадлежащем герцогу. Платил за пансион 25 шиллингов в неделю, пять шли герцогу. Во время моей первой прогулки по Гайд-парку я попал в толпу участников Марша голодающих, которых разгоняла полиция. Когда я мчался, спасаясь от погони, какой-то старик схватил меня, протянув ко мне свою слуховую трубку:
— Кто начал, молодой человек, полиция или безработные?
Я открывал Англию.
Коко говорила:
«…Мне уже нечего было бояться, со мной ничего не могло случиться, могли быть маленькие неприятности, но ничего серьезного».
Трудно ли вообразить, что происходило в сердце и голове Коко? Приют. Мулен. Руаллье и содержанки. Она закрывала глаза, она отказывалась вновь видеть это. Это неправда. Никогда этого не было. «Я не сирота! — кричала она в приюте. — У меня есть отец. Он делает состояние в Америке. Скоро он вернется за мной, и мы будем жить в большом доме». У нее был Итон Плейс, дворец герцога Вестминстерского с сотней садовников, круглый год выращивающих розы, гвоздики, орхидеи. Она говорила: «Он предпочитал срывать для меня первые примулы на лугах».
Состояние герцога производило на нее впечатление. Она говорила восторженно:
«Он был так богат, что никогда не помнил об этом. Никогда никакие денежные соображении не влияли на его действия, поступки и мысли. Никогда никакого расчета».
Слушая Коко, можно было заключить, что благодаря своему баснословному богатству, герцогу удалось приблизиться к евангельской невинности бедняков. Леди Эбди считала его повесой, но Коко нравилось это. Неспроста покидал он Англию королевы Мэри (и Георга V[164]), чтобы проводить большую часть жизни в морских путешествиях.
— С Вестминстером, — заметила леди Эбди, — Коко вела себя, как маленькая девочка, робкая и послушная. Она повсюду следовала за ним. Их страсть не была чувственной. Коко говорила:
«Если бы не встреча с Вестминстером, я бы сошла с ума. У меня было слишком много переживаний, слишком много историй. Я жила своими романами, но так болезненно! Так скверно! Слишком интенсивно, раздираемая на части, с этим делом на руках (ее Дом), в котором еще мало разбиралась, в эту необыкновенную эпоху, которая никогда не повторится. Ни о ком не говорили так много, как обо мне. Все хотели познакомиться со мной, все хотели одеваться, как я». (Разумеется, она этого не знала, иначе бы…) Она добавила: «Я уехала в Англию в беспамятстве».
В Англии она проводила много времени на свежем воздухе. Она говорила:
«Я много ездила верхом. Зимой три раза в неделю развлекались псовой охотой на кабанов и лисиц. Я предпочитала охотиться на кабанов. Это было очень здорово. Играли в теннис. Я ничего никогда не делаю наполовину. Научилась рыбной ловле, ловила лососей. В течение первого года только наблюдала и находила это занятие очень скучным. Целыми днями забрасывать приманку, чтобы выудить одну рыбу. Нет, это не для меня. А потом вошла во вкус и удила с рассвета до одиннадцати вечера. Обожала это. Естественно, я была в привилегированном положении, ловила в лучших реках. Даже поехала в Норвегию, но там мне не разрешили удить: лососи слишком агрессивны. Они запросто могли откусить вам палец».
Какой-то шотландец спросил ее в «Рице»:
— Вы не родственница некой мадемуазель Шанель, ловившей лососей в Шотландии?
Она имитировала мимику и интонацию шотландца.
— Вы бывали в Лохморе, месье?
— Да, мадам, и там я прочел, что некая мадемуазель Шанель совершала что-то невероятное.
— Это я, месье!
— Вы шутите! Смеетесь надо мной?
— Нисколько, месье. Вы были в Лохморе у герцога Вестминстерского или, вернее, у его наследников, не так ли?
— Но ведь это не о вас написано, мадемуазель Шанель?
— Не верьте, если угодно, мне это безразлично, но это была действительно я.
— Вы и вправду поймали столько лососей?
— Только этим и занималась целыми днями, месье. И вы должны были прочесть, что я удила только в лучших местах. Никогда не ловила рыбу в озере. Я ненавижу удить на озере, это скучно.
Она говорила:
«Я поздоровела в Англии. Много занималась спортом. Тогда не требовалось быть для этого чемпионом. Сейчас обязательно надо быть чемпионом. Последний раз, когда мне захотелось поиграть в гольф, один молодой человек спросил:
— Какой у вас score?[165]
Я ответила:
— Мой друг, поскольку вы всё хотите знать, скажу, что уже больше десяти лет я не держала клюшку в руках! Мой score — понятия не имею. С вашего разрешения, возьму клюшки в клубе, потому что своих у меня больше нет. Мне их дадут, не сомневаюсь, так как знают, как я играю, и помнят меня. Если увижу, что не разучилась, то куплю все снаряжение, потому что, представьте себе, я отдала то, которое у меня было, думая, что оно устарело».
Известно, что герцог Вестминстерский не посылал почтой писем, которые писал Мадемуазель Шанель, когда та находилась в Париже. Три джентльмена-курьера обеспечивали связь. Чтобы дать мне представление о состоянии герцога, Коко сообщила не без наивности, что даже в разгар лета во всех каминах его домов горел огонь, Вестминстер делал это, чтобы дать заработать английским шахтерам. Наверное, я рассказывал ей о Марше голодающих. Она верила, что большое состояние накладывает обязательства. Привилегия, которую давало происхождение и деньги, казалась ей совершенно естественной. За немногими исключениями (какое представляет она сама, — но это такая редкость!), бедные не рождаются для того, чтобы стать богатыми; они должны найти удовлетворение своей участью в честности и работе. Кроме того, разве нет у них надежды на лучшую жизнь в потустороннем мире?
