Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории
В период неоднократных попыток зимой 1942 года прорвать блокаду, а также в январе 1943 года, когда поток раненых из района Кировска и Шлиссельбурга достигал максимума, мой отчим фактически организовывал и лично контролировал их выгрузку из приходящих преимущественно ночью эшелонов. Их количество часто достигало трех и более за ночь, так что все три платформы, или, как их называли, рампы были перегружены! Раненые в зависимости от формы и степени ранения распределялись им, согласно рекомендациям врачей по павильонам больницы или госпиталя. В некоторых случаях, при отсутствии врачей, которых не хватало, решения ему приходилось принимать самому, поскольку промедление в таких случаях, как говорят, смерти подобно! Не было проблем в госпитале, в решении которых не принимал бы участие начальник штаба капитан А. С. Спивак. Кстати, занимал он должность, по крайней мере, майора! Он иногда сетовал на то, что начальник госпиталя полковник медицинской службы Шнейдерман подавал на него министру обороны, главнокомандующему И. В. Сталину представление о награждении орденом Красной Звезды и присвоении очередного звания майора медицинской службы, но оно осталось без ответа.
Абрам Соломонович Спивак – начальник штаба госпиталя СЭГ 2222
Можно понять горечь обиды отчима на эту явную несправедливость! Это явилось одной из причин, почему, после того как в 1944 году госпиталю пришлось последовать за наступающей, преследующей немцев армией, Абрам Соломонович написал прошение об отставке по состоянию здоровья. После этого он стал работать заместителем начальника военно-медицинской кафедры Ленинградского санитарно-гигиенического института, а после ликвидации кафедры – до самой смерти в 1970 году – возглавлял ДОСААФ больницы им. И. И. Мечникова. Он ушел из жизни внезапно, собираясь утром 23 мая 1970 года на работу. Прощание с ним прошло в клубе больницы, в 9-м павильоне при огромном скоплении народа, в полном соответствии с известной пословицей «На миру и смерть красна», не сдерживали слезы даже санитарки и медсестры! Для моей мамы и меня после совместного 28-летнего проживания с ним это была невосполнимая утрата! Будучи за это время фактически моим отцом, он не только содержал меня, но и поставил на ноги!
Похоронили Абрама Соломоновича на Богословском кладбище Ленинграда с воинскими почестями, соответствующими званию майора, которого так и не дождался!
Шервуд Лев Яковлевич
Версты
Былое и думы
Александру Кравчуку, учителю и другу
Война
Кто из вас помнит вкус подсолнечного жмыха?
Этого серо-зеленого камешка с ароматом жареных семечек, который перекатываешь во рту с глазами, закрытыми от удовольствия…
А уж компотная смесь, каждая фруктинка которой в детских пальчиках кажется необыкновенным лакомством, которые перебираешь, затаив дыхание, и не можешь решиться, какую же выбрать… Одну, только одну штучку…
Первые послевоенные годы. Дома, в нижнем ящике старинного орехового буфета лежал кулек с сухофруктами. Меня неудержимо тянуло к этому ящичку… И кулечек постепенно таял, пока однажды мама не сказала мне: «Я сосчитала сухофрукты. Там столько-то штук (числа не помню). Поняла?». Опустив глаза, я молча кивнула головой. От стыда я готова была провалиться сквозь землю. У меня даже уши горели. Я старалась забыть о случившемся, но магическое число не давало мне покоя, рождало какие-то смутные надежды: а вдруг мама ошиблась? И через какое-то время заветный кулечек был у меня в руках, и «штучки» были пересчитаны. Их оказалось больше, гораздо больше! Я ликовала! Я прыгала от радости, смеялась, хлопала в ладоши! Не задумываясь о последствиях, я съела все «лишние». Без всяких угрызений совести. «Мамино число» казалось мне оправданием. Понимала ли я сущность своего поступка? Не помню… Надеюсь, что понимала. Но искушение оказалось сильнее. Ближайшим вечером, обнаружив пропажу, мама не сказала мне ни слова, но после ужина рассказала такую историю: «Однажды, во время войны, я ушла на работу, оставив дома тебя одну, ты заболела и не пошла в садик. На столе я оставила для тебя на блюдечке маленький кусочек хлеба и немножко растительного масла. Когда я вернулась с работы, ты стояла, держась обеими руками за край стола и положив на стол подбородок. Ты, молча, смотрела на блюдечко… Хлеб, масло были не тронуты. „Почему ты не съела хлеб?“ – спросила я. „Ты не сказала, что это мне“…»
Мама никогда не ругала меня, не читала нравоучений, не повышала голоса, что бы ни случилось. Она просто рассказывала какую-нибудь историю. И в плоть и кровь входило нечто, в чем не было понятия «нельзя», а было «не должно». И это становилось нормой поведения на всю жизнь. Непререкаемой!
Мне было три с половиной года, когда началась война. Завод, где работала мама, должны были эвакуировать. У нас в доме была фамильная икона «Казанской Божьей Матери». Вечером, накануне отъезда, мама помолилась, попросила благословения в дорогу. Ночью у меня неожиданно поднялась высокая температура, и мы никуда не уехали. Поезд разбомбили, все погибли. Мы остались без средств к существованию: мама, двое маленьких детей и моя бабушка. Было холодно и голодно. Бабушка отдавала свой хлеб нам. Все, что можно было продать – было продано. Бабушка умерла первой. Незнакомая женщина помогла маме довезти санки до того места, где оставляли умерших. Мама была очень слаба. Потом умерла моя младшая сестра. Когда мама уже не вставала с постели, наш дворник дядя Ваня, добрая душа, присматривающий за жильцами, привел бригаду дружинниц, они собрали по квартирам всех умирающих и отвезли в больницу. Коридор больницы был забит лежащими без движения людьми. Когда мама приходила в себя, она не могла понять – где находится. В коридоре горел тусклый свет и стояла тишина. Никто даже не стонал, не было сил. Когда пришла врач, мама уже не могла говорить, но слышала, как врач сказала: «Я спасу эту женщину! Я не дам ей умереть». И она ее выходила. Почему она выбрала ее? Почему? – Промысел Божий.
Однажды я раскапризничалась, не хотела идти в детский сад, как мама меня ни уговаривала. Была зима. Она буквально тащила меня за руку. Я упиралась и плакала. Мама опаздывала на работу, поэтому, подойдя к садику, отпустила меня и сказала идти одной, сама заторопилась на работу. Что заставило ее оглянуться? Или кто? Оглянувшись, она увидела, что какой-то мужчина уводит меня с собой. Она закричала и бросилась ко мне. Мужчина меня отпустил и убежал. Я чудом осталась жива.
Самое яркое воспоминание о войне – это прекрасный солнечный летний день 1943 года. Я гуляла одна возле дома на Большом проспекте Петроградской стороны. Было людно, играли дети, торопились куда-то прохожие. И вдруг – резкий звук сирены. Все куда-то побежали. Почему-то я осталась одна на улице. Маленькая девочка в большом городе, голубое-голубое высокое небо, величавые дома, глубокая тишина и полное безлюдье – ни людей, ни машин. Как-то вдруг опустел Мир. А посреди мостовой – кем-то забытый (или брошенный) большой розовый целлулоидный пупс. Это была потрясающая картина. Она врезалась мне в память на всю оставшуюся жизнь. Не было никакого страха. Было удивление, неосознанное открытие красоты мира. Я не помню, что было потом.
