Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории
Самое яркое воспоминание о войне – это прекрасный солнечный летний день 1943 года. Я гуляла одна возле дома на Большом проспекте Петроградской стороны. Было людно, играли дети, торопились куда-то прохожие. И вдруг – резкий звук сирены. Все куда-то побежали. Почему-то я осталась одна на улице. Маленькая девочка в большом городе, голубое-голубое высокое небо, величавые дома, глубокая тишина и полное безлюдье – ни людей, ни машин. Как-то вдруг опустел Мир. А посреди мостовой – кем-то забытый (или брошенный) большой розовый целлулоидный пупс. Это была потрясающая картина. Она врезалась мне в память на всю оставшуюся жизнь. Не было никакого страха. Было удивление, неосознанное открытие красоты мира. Я не помню, что было потом.
Конечно, были бомбоубежища, где было темно, холодно и душно. Но эти воспоминания исчезли из памяти. И когда я вспоминаю заклеенные бумажными лентами окна, то вижу лишь ослепительное солнце, которое светит через них.
Когда мама вернулась из больницы, мы переехали из нашей огромной, пустой и холодной квартиры в маленькую комнату квартиры, соседствующей с нашей через черный ход. В кухне там была большая печь-плита. Иногда мы ее топили и грели воду, чтобы помыться в ванне. Наша комната 15 кв. м, была теплой и солнечной. И под овальным столом орехового дерева жили тряпочные куклы.
Война закончилась. Я должна была идти в школу (мне было почти 8 лет), но меня не взяли. Врачи отправили меня в санаторий. И был этот санаторий в Ботаническом саду, в маленьком одноэтажном деревянном доме темно-зеленого цвета. Детей было не много, всего одна группа, в основном, девочки. Раз в месяц был родительский день, но передачи принимали всегда. Я не помню, чтобы кто-нибудь капризничал, но бывало, что дети плакали, особенно в первое время. Наверное, скучали по дому. Девочка, с которой я была в паре на прогулках, была такой худенькой и бледной, что казалась прозрачной. Я всегда крепко держала ее за руку, чтобы она не упала. Помню, у нее были белые-белые пуховые рукавички, очень красивые и теплые. И еще помню, что она не умела смеяться. Послушная, тихая, она всегда думала о чем-то своем, не участвуя в общих играх. Почему-то дети сторонились ее, но мне она нравилась. Или, может быть, я жалела ее. Когда я ее угощала чем-нибудь, она молча стояла и смотрела на меня, не решаясь взять, а взяв, никогда не ела при мне, а держала в руке. Она была не такая, как все, но тогда я не понимала этого, не знала, как ей помочь и уходила играть с другими. Почему-то ее рано забрали домой, и я осталась без пары. Зато на прогулках меня держала за руку сама воспитательница.
Жизнь в санатории возвращала нам здоровье, а жизнь в Ботаническом саду приобщала нас к красоте. Это был бесценный подарок судьбы. После страшных военных лет мы как будто попали на необитаемый остров, и как в сказке, нам открылся новый, прекрасный мир, где все было в диковинку: причудливые кустарники, затейливые водоемы, каменные горки с удивительными цветами, высоченные оранжереи с огромными пальмами и экзотическими растениями. И хотя стекла оранжерей были выбиты, заклеены – красота оставалась.
Но были в этом саду и маленькие житейские радости: кусты красной смородины и яблони с райскими яблочками. Они были очень мелкими, но, Боже мой, какими же они были вкусными! Нам разрешали их есть.
В школу я пошла почти в 9 лет. Я была маленькая и очень худая. Звали меня – Спиченка. Зато меня освободили от физкультуры и уколов, что особенно радовало. Мне выдали бесплатно школьную форму: ярко синее х/б платье с белым круглым воротничком и черный сатиновый передник. Еще мне выдали коричневые туфли – баретки и зимнее пальто с меховым воротником. В школе я была отличницей.
Счастливое детство
Школьные годы были заполнены кипучей деятельностью. Дети наверстывали упущенные из-за войны радости. Чтение книг стало неотъемлемой частью нашей жизни. Читали все, в школьной библиотеке всегда были очереди. Брали по нескольку книг сразу. Я читала запоем. Старая библиотекарша оставляла мне что-нибудь особенно интересное. Она любила детей, знала интересы каждого, всегда что-то ненавязчиво рассказывала, воспитывала исподволь. Именно в школьные годы я прочитала по первому разу основную «классику».
Тихое местечко для чтения в нашей, ставшей коммунальной, квартире было найти невозможно. И мне помнится, как, закрывшись в туалете, по ночам при тусклом свете маленькой лампочки я «проглатывала» книги, погружаясь в незнакомый мир. Плакала над «Хижиной дяди Тома», «Му-Му»… Я думаю, что все в квартире знали о моих ночных бдениях, но молчали. Нормальные были соседи. И дети тоже.
Часто, сделав уроки, детвора собиралась во дворе. Играли в прятки, гоняли мяч. Дворник дядя Ваня никогда не жаловался родителям на разбитые стекла. Двор он содержал в полном порядке. Когда бывало очень холодно, мы грелись у него в маленькой каморке под аркой около теплой печурки, тоже маленькой, вроде «буржуйки». Если кто-то разбивал коленку – он лечил, как мог. Если кто-то плакал, он молча гладил по голове: «Ну-ну…» – разве что говорил он. Мы воспринимали его как хозяина дома. Иногда он угощал нас яблоками (кто-то присылал их ему из деревни). Прошли долгие годы, прежде чем мы оценили этого немногословного добрейшего человека по достоинству.
А еще был дядя Федя из тира на улице Льва Толстого, мимо маленькой деревянной пристройки которого я пробегала по дороге в булочную-кондитерскую. Ах, какие там были бублики! Возвращаясь из булочной, я всегда заходила в тир. Стреляла я очень метко, и частенько, когда у меня не оставалось денег, дядя Федя молча клал пульки передо мной. Бесплатно. Иногда он выдавал мне скромный приз. И всегда у него было о чем со мной поговорить.
Вспоминая молодость, он частенько надолго замолкал. «Федот, да не тот», потом говорил он, вздыхая. «Почему не тот?» – недоумевала я, но спросить не решалась. Тогда я еще не знала о той, другой боли, от которой нет лекарств, о боли одинокой души, которая ждет утешения или прощения, или любви, или хотя бы сострадания. Я не знала, что помочь ему может только чья-то другая душа, готовая разделить с ним его боль. Притихшая, я молча ждала, когда он вернется, не смея войти в его мир, не смея протянуть ему руку.
Я жила, не оглядываясь назад. Я не могла сидеть на месте, меня всегда куда-то тянуло, и у меня всегда было множество планов, чем заняться.
Моими друзьями были соседские дети по нашей лестнице. Нас было четверо (двое на двое). Все, кроме Ромы Громадского, были одногодками. Он был младше нас, худой, но высокий и старался ни в чем не уступать старшему Жене. Когда девочки (я и Зоя) перелезали через высокий металлический забор Ботанического сада (сад был закрыт после войны на «лечение») – мальчики нам помогали. И все же не одни платья и брюки были порваны на острых пиках решетки. Но «райские» яблочки того стоили.
