Эудженио Корти - Немногие возвратившиеся
Было около полудня. Дальнейшие события я помню не очень хорошо. В памяти все смещалось. Кажется, к Канделе принесли раненого офицера. Тот осмотрел бедолагу, но ничем не смог ему помочь. По-моему, раненый был без сознания, мне пришлось применить оружие, чтобы освободить для него место у огня.
Еще я помню, что благородный и очень ответственный Кандела решил пойти осмотреть других раненых, которых уложили здесь же.
На станции периодически взрывались снаряды. Они нас не особенно беспокоили, только напоминали о необходимости сохранять бдительность: все-таки русские были недалеко.
Потом я почему-то оказался с полковником Матиотти, командиром 30-й бригады. С нами был Антонини. Сначала мы медленно ходили по улицам, затем полковник предложил отправиться на станцию поискать Беллини. Неяркое зимнее солнце освещало деревню, куда все время прибывали люди.
* * *
Мы прошли вдоль железной дороги, затем вернулись на станцию.
У дороги мы заметили небольшой, но очень привлекательный домик. В нем разместился итальянский сержант с большой группой солдат. Мы немного посидели вместе с ними на аккуратной веранде, украшенной горшками со всевозможными растениями. На окнах висели нарядные занавески. Мы с удовольствием полюбовались царившим здесь уютом, чистотой и порядком. Но здесь не было нашего друга Беллини.
Солдаты угостили нас маслом, которое стащили у немцев. Через час мы снова вышли на мороз. Не могу передать, как тяжело было у меня на сердце.
Пронесся слух, что мы вот-вот пойдем в Миллерово. Он подтвердился, и очень скоро мы двинулись вперед.
У нас появился повод порадоваться. У немцев стало больше танков. Это были уже не приземистые громадины, сопровождавшие нас раньше, а маленькие и более мобильные машины. Кажется, это были французские танки - военные трофеи немцев, - но какая разница? Обещанная танковая колонна так и не появилась, но, возможно, пришла хотя бы какая-то ее часть? Я слышал, что эти танки тоже вышли из "котла" в количестве 20 единиц. Мне показалось, что их меньше.
Колонна начала строиться возле железной дороги.
Солнце садилось.
* * *
Время шло, а мы все еще стояли в снегу. С одной стороны, это было хорошо, потому что наши соотечественники, которые, повинуясь приказу, вернулись в другую деревню, могли догнать нас и присоединиться к главной колонне. Но с другой стороны, дела обстояли хуже некуда, потому что убийственный холод с каждой минутой снижал наши шансы выжить. Наступала самая страшная ночь, которую нам предстояло провести на русской земле.
Стоять без движения в снегу на протяжении многих часов подряд невозможно. Поэтому мы старались двигаться. Я пошел к колодцу и попил воды. Затем я немного послушал проникновенную речь полковника Матиотти. Она была обращена не к кому-то конкретному, а ко всем, кто в этот момент его слышал. Мне показалось, что наш полковник, ощущая необходимость объяснить подчиненным происходящее и искренне желая им добра, потерял чувство реальности. Он произнес сентиментальный монолог о чувстве долга и любви к родине... Его слова были настолько несвоевременными и неуместными, что слушатели мало-помалу разошлись.
Я снова вернулся в склад и немного погрелся у огня. Солдаты, постоянно прибывающие из дальней деревни, жаловались, что им пришлось несколько километров бежать под огнем русских. Невооруженные итальянцы понесли большие потери. Русские попытались отрезать их от основной колонны и уничтожить. Об этом мне позже рассказал капитан Понториеро, который был там.
Лично я только слышал выстрелы русских минометов.
Глава 18.
26 декабря
Я вышел из Шептуховки с Беллини, Антонини, Варенной, Боной, Канделой и большой группой солдат из 30-й бригады, но очень скоро обнаружил, что остался вдвоем с Канделой. Он опирался на мою руку, потому что чувствовал сильную слабость. Его красивое, умное лицо выглядело бледным и изможденным.
Я же был в отличной форме. Возможно, это была своеобразная нервная реакция, а может быть, сказалось то, что я поел и немного поспал.
* * *
Было совсем темно. Мы шли довольно быстро. Темное небо над нашими головами стало удивительно чистым. Температура продолжала неуклонно опускаться. Мы даже не знали, что бывают такие лютые морозы. (Мне говорили, что к утру термометр показывал минус 47 градусов по Цельсию, причем в населенном пункте.) С правой стороны дул холодный ветер. Он постепенно набирал силу и вскоре, при порывах, начал осыпать нас с головы до ног холодной снежной пудрой. На наших лицах застыли ледяные маски. Туловища справа покрылись плотной замороженной коркой. Мороз был настолько сильным, а ветер таким пронизывающим, что людям казалось, будто они идут по снегу обнаженными: каждая клеточка кожи изо всех сил пыталась противостоять холоду.
Строй постепенно распался, ширина колонны уменьшилась. Подгоняемые морозом, люди были вынуждены все время прибавлять шаг. Раненые и обмороженные оставались позади.
Я отдал позаимствованное в русской избе одеяло Канделе, чтобы он обмотал им плечи и голову. И сам тоже набросил одеяло на голову: вязаный шлем был для нее далеко не лучшей защитой. Так что мы временно перестали видеть, что делается вокруг, видя лишь маленький кусочек дороги под ногами. Так мы и шли, поддерживая друг друга, стараясь не думать о холоде, а только идти, идти, идти...
Вскоре Кандела начал стонать, он с видимым трудом волочил отказывающиеся подчиняться ноги. Ну, парень, не сдавайся! Иди!
Мы прошли мимо длинной шеренги итальянских грузовиков. Очевидно, их бросили несколько дней назад. Они выглядели так, словно были сделаны из стекла. Господи, помоги тому, кто рискнет дотронуться до этого стекла рукой!
Прямо перед нами медленно всходила луна.. Она тихо поднималась из-за величественных белых холмов. Это была очень большая и румяная луна. Но мы не могли думать ни о луне, ни о чем-то еще. Надо было идти.
Марш постепенно перешел в забег. Кандела умолял меня идти медленнее.
Я старался удерживать его на левой стороне колонны, чтобы те, кто идут справа, прикрывали моего друга от ветра, который мог убить несчастного. На снегу все чаще попадались лежащие без сил люди. Нечего было и думать о том, чтобы остановиться и попытаться растормошить их, приказать идти вперед. Остановка означала неминуемую гибель. Нужно было двигаться, чтобы выжить.
Неудивительно, что люди теряли рассудок, начинали бредить, видеть то, чего не было на самом деле. Некоторым казалось, что они входят к себе домой. Они тянули руки, чтобы обнять жену и детей, шли к бару в углу, чтобы выпить чего-нибудь согревающего.
Со всех сторон неслись бессмысленные реплики, бессвязные восклицания. Один солдат постоянно монотонно бубнил одни и те же слова: "Немножко супа, немного тепла... Немножко супа, немного тепла..."
