Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 1
То ли у Александра слишком длинный язык, то ли голос слишком громкий, но однажды утром он увидел Лассаня совершенно убитым: только что Удар прочел ему нотацию и запретил заражать литературным вирусом одного из своих низших исполнителей. Александр хмурит брови, первая пьеса принесла ему около трехсот франков, и он надеялся учетверить эту сумму при помощи второй. Ни слова не сказав никому из персонала, он идет прямо к Удару защищать свои права. Начинает с жалобы на слишком скромную плату за его труды, недостаточную, чтобы прокормить трех человек (поскольку сын его целиком на содержании у Лауры, очевидно, под третьим лицом подразумевается кот Мизуф), и во всеуслышание заявляет о своем праве на творчество, разумеется, в нерабочее время.
Удар насмешничает: разве «Любовь и охоту» можно считать литературой? Конечно же, нет, Александр объективен, но разве лучше переписывать чужие пьесы «в среднем по четыре франка за акт», как делал он для Теолона? И потом в этом доме, с горечью констатирует Александр, для разных людей, как видно, разные правила, в зависимости от того, зовут ли их Дюма или Лёвен, так как Лёвену никаких упреков предъявлено не было. Удар не замечает этой погрешности против товарищества, он должен лишь передать приказ г-на де Броваля, но неистовый защитник своих прав продолжает жестикулировать, и Удар спрашивает:
«— Стало быть, вы настаиваете на ваших занятиях литературой?
— Да, сударь, и по призванию, и по необходимости я этого желаю.
— Так занимайтесь ею так, как Казимир Делавинь, и тогда никто не станет вас ругать.
— Сударь, — ответствовал я, — я не достиг еще возраста Казимира Делавиня, получившего приз за поэзию в 1811 году, я не получил того воспитания, которое получил г-н Казимир Делавинь в одном из лучших коллежей Парижа. Увы, мне всего лишь двадцать два [год он сбавил], своим воспитанием каждый день занимаюсь я сам, возможно, в ущерб здоровью, поскольку все, чему я учусь, а учусь я множеству вещей, клянусь вам, я постигаю в часы, когда другие спят или развлекаются. Да, в настоящий момент я не могу делать того, что делает г-н Казимир Делавинь. Но в конце концов послушайте, что я вам скажу, г-н Удар, и то, что я вам скажу, покажется вам весьма странным: если в будущем я сочту, что не сумел сделать совершенно иного, чем г-н Делавинь, тогда, сударь, я превзойду ваши и господина де Броваля желания и в тот же миг дам вам священную клятву, торжественное обещание никогда больше не заниматься литературой.
Удар смотрел на меня безжизненным взглядом; гордыня моя его сразила».
Вскоре он пожаловался Девиолену на яростное безумие его подопечного. Добрейший папаша Кнут внутренне улыбнулся: этот чертов сын Александр, другого нечего от него и ждать; о, да, дорогой коллега, это никуда не годится, и в будущем никогда больше не повторится, Девиолен лично за этим проследит. Тем не менее он предупредил и Мари-Луизу о выходке их осатаневшего шалопая, и когда Александр вернулся домой, он, естественно, застал мать в слезах.
На следующий и во все последующие дни «гомерический хохот» стоял во всех отделах. Слыхали о последней штуке Дюма? Он намерен написать лучше, чем наш Казимир Делавинь, воистину верное сравнение: тщеславен, как негр! Из семидесяти двух служащих герцога Орлеанского не смеялись только Лассань, Адольф и только что принятый на работу бухгалтер Амадей де ля Понс, которого мы никак не ожидали здесь увидеть, ибо рента при Карле X неуклонно продолжала расти. Не нужда, стало быть, толкала его на поиски работы; возможно, он соскучился без Александра в Виллер-Котре, а, возможно, герцог Орлеанский в своем медленном движении к трону имел потребность в надежных людях под рукой.
Александр досадовал на себя за нерасчетливость. Его номер с Ударом был выполнен преждевременно. И, что еще хуже, он позволил себе распалиться, не поняв, что его начальник на самом деле протянул ему руку помощи. «Занимайтесь литературой, как Казимир Делавинь» означало не столько: станьте обветшалым классиком, в конце концов, именно легитимисты и реакционеры Гюго и Ламартин создают новую поэзию, сколько: станьте тоже певцом орлеанистов. В знак согласия с этой стратегией Александр качает головой, в скором будущем, как только он станет богатым и знаменитым, он во весь голос объявит себя наследником республиканского Генерала.
Случай доказать начальству свою литературную лояльность представился со смертью генерала Фуа, 28 ноября 1825 года. Тем более что он был искренне опечален кончиной своего покровителя. Под проливным дождем в толпе из десятков тысяч людей он в траурной процессии провожает генерала до церкви Нотр-Дам де Лорет. Пустая карета с гербами герцога Орлеанского среди траурных экипажей отмечена всеми, похороны либерального депутата превращаются в массовую демонстрацию против власти.
На следующий день по Парижу ходит анонимная песенка. Наряду с другими «теплыми словами» в адрес Фуа там фигурируют «мятежник» и «клятвопреступник», а герцогу Орлеанскому предсказывается судьба его отца, который был обезглавлен на гильотине. При участии ультрамонархистов текст был распространен в количестве ста тысяч экземпляров. Тут же у Александра рождается реплика на эту гнусность:
Вот так от нашей старой славы
Уносит всякий день осколок!
И всякий день истории дорог
Возвращеньем великих имен!
И всякий день, рыдая над могилой
Героя благородного, чей прерван резвый бег,
Мы в ужасе твердим:
Еще одним камнем меньше
В фундаменте Храма Свободы!..
Его «Элегия на смерть генерала Фуа» содержит более двух сотен довольно посредственных стихов, а образ покойного в виде старого осколка остается вершиной мысли того, кого сегодня даже самые рьяные его сторонники все же не осмеливаются затащить на вершину Парнаса.
Что за важность! В данном случае добрые политические намерения преобладают над поэтической удачей, и Александр во что бы то ни стало решил их проявить. За отсутствием королевских и даже герцогских субсидий он изымает у Мари-Луизы триста франков из ее последних сбережений, и с каких это пор издание за счет автора считается позорным?! И произведение выходит под именем не Дави, а Александра Дюма.
Он щедро раздает экземпляры. Поздравления коллег, снисходительная сдержанность Лассаня: «Незрело; но есть несколько неплохих стихов и два-три образа», одобрительная улыбка Удара, г-н де Броваль был тронут присланной ему книжечкой с посвящением, он обязательно передаст Его Королевскому Высочеству выражения глубокого уважения, так и продолжайте, мой маленький Дюма, вы на пути настоящей литературы! Главное — попасть в хорошую компанию: «Элегия» замечена, ее цитируют, она получила хвалебную статью Этьена Араго в только что созданной газете «Фигаро», ее полностью перепечатал сборник «Поэтический венок генералу Фуа», коллективный труд при весьма выспренном участии красавицы Дельфины Гэ, будущей мадам де Жирарден, в которую влюблен Альфред де Виньи. В это же время, в конце 1825 года, но в России, Александр Пушкин, правнук «арапа Петра Великого», лишь тремя годами старше Александра, только что закончил «Бориса Годунова».
