Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Гибель богов
– Отставить! – Опустил ее на землю, бросил, не оборачиваясь: – Надо бы тебя… Да нельзя… Ты ведь один. – И захохотал. Он был очень пьян…
С веселыми пьяными песнями эшелон двинулся от вокзала. Ш. помахал мне с подножки рукой. Он не был злопамятен, да и я тоже. Я помахал ему в ответ. Что с него взять – с солдата нашей горькой Революции.
Я повез ее домой. В машине она сказала то, что должна была сказать:
– Вы меня спасли, спасибо, – и добавила: – Вы не помните моего отца?
И она назвала имя-отчество. Я всё тотчас вспомнил. Я хорошо знал этого человека, одного из первых руководителей нашей разведки. И сжал ее руку, слегка кивнув на крепкий затылок шофера.
Она поняла. Тогда быстро всё понимали.
Когда мы подъехали к ее дому, я отпустил шофера.
Мы молча поднялись по лестнице. Стены парадного – с грязно-синей облупившейся краской, сильный запах мочи. Рядом был продуктовый магазин, и в парадном выпивали, здесь же мочились…
Она открыла дверь ключом. Коммунальная квартира. Длинный коридор был темен, соседи спали. Но, видно, днем готовили обеды, и до сих пор коридор полнился разнообразными запахами – жареного мяса, горелой картошки, цветной капусты…
Все так же молча мы быстро прошли в ее комнату. Она не зажгла свет… Я взял в ладони ее лицо. И больно, сильно прижался к ее губам… Она судорожно, неумело целовалась. Потом торопливо, видно, боясь, что передумает, разделась…
Темнота. Нагое девичье тело. Счастье…
Она зажгла свечу, тени побежали по потолку. Кровь на простыне. Я был ее первым.
Её шепот:
– Вы ведь мой жених. Мне было десять лет, а вы приходили к отцу… – (Она называла меня на «вы».) – Вы мне очень нравились, потому что были так похожи на великого Сталина. И я тогда сказала отцу: «Если я не смогу выйти за товарища Сталина, можно, я выйду за того, кто на него похож?» Папа очень смеялся…
Ее отец исчез одним из первых, вместе с Каменевым и Зиновьевым. К ее счастью (так понималось тогда счастье), он до этого бросил ее мать. И та успела выйти замуж. Катя носила фамилию отчима.
Перед моим уходом она сказала:
– Вы понимаете… у меня сняли девять картин… Теперь я автор девяти портретов врагов народа. Ваша жена сообщила, что вчера уже звонили оттуда, спрашивали… обо мне.
И замолчала. Я произнес то, чего она так ждала:
– Я попытаюсь. Я поговорю с ним. Хотя это опасно. Не для меня – для тебя.
Она помолчала, потом заметила хрипло:
– Не говорить еще опаснее. Не говорить – это точно конец.
Она верила, что я ее спасу. Она отдала мне за это свою девственность. Из обычного тайного страха, который назвала любовью. Это была типичная любовь тридцать седьмого года. Точнее, страх, пересиливавший тогда все человеческие чувства. Я ушел от нее, когда начало светать.
Как я узнал, тогда же все было кончено с эшелоном комбрига Ш. Поезд остановился посреди поля. Два вагона отцепили, состав двинулся дальше. Одиноко стоящие вагоны окружили люди в форме.
Уже утром Ш. прочли постановление тройки. Расстреляли его в полдень. Остальных в тех же вагонах повезли в колымский лагерь. Заключенные на Колыме шутили: «Климат у нас тут чудесный. Двенадцать месяцев зима, все остальное – лето».
Я вернулся домой в половине пятого.
Жена не спала. Я мог объяснить ей, что был у Кобы (я возвращался от него всегда под утро), но не стал. И она не задала мне никаких вопросов. У нас, кавказцев, хорошие жены мужей не спрашивают, даже если муж приходит под утро. Оттого у нас крепкие семьи.
Жена сказала:
– Вечером звонил Поскребышев. Велел уничтожить портрет Ш. Бедная Катя, боюсь, что у нее будут неприятности…
И я решился поговорить с Кобой.
«Веселый» конец руководства РККА
В это время я должен был подготовить и доложить Кобе план устранения белогвардейского генерала Миллера, возглавившего теперь в Париже (после убийства Кутепова) Русский общевоинский союз. Кобу очень беспокоил этот генерал. Речи Гитлера были полны угроз в адрес СССР. Нам стало известно, что немецкие агенты ведут разработку Миллера. Он был обрусевший немец. Коба, как всегда, думал наперед. В случае будущей войны ему совсем не хотелось видеть русские эмигрантские отряды в рядах немецкой армии.
В кабинете Кобы за столом сидели Ежов и Молотов.
Карлик привез список арестованных на подпись. (Коба старательно соблюдал партийные законы. Он не просто расстреливал высших партийцев. Все предложения о высшей мере сначала поступали в ЦК партии на утверждение. Списки принимались коллегиально. Только после этого Генеральный секретарь Сталин их подписывал. Причем не один – обязательно вместе с соратником, чаще всего с Молотовым.)
Просмотрев списки, Коба привычно прошелся по ковровой дорожке (я, как всегда при таких разговорах, уселся в конце стола).
– Серьезный список, – сказал он, – сто тридцать восемь человек. Все занимали видные места в наших вооруженных силах. Поэтому я хочу, чтобы ты, Николай, прочел вслух нам каждую фамилию.
Ежов начал читать. Чтение ожидалось долгим – сто тридцать восемь претендентов на расстрел! И каких! Здесь были все заместители наркома обороны СССР – маршал Егоров, генералы Алкснис, Федько, два брата Орловы, двадцать два руководителя Генерального штаба плюс начальники всех управлений наркомата обороны, среди них мой бывший начальник Берзин – глава нашей контрразведки. Командующие войсками всех военных округов: Урицкий (Московский), Дыбенко (Ленинградский), Белов (Белорусский), Гарькавый (Северо-Кавказский)…
Наконец Коба утомился:
– Менее важных, Николай, давай суммарно.
– Восемьдесят восемь старших командиров военных округов, – монотонно читал Ежов, – восемь начальников военных академий, двадцать шесть профессоров и преподавателей…
– Далее, – прервал Коба.
Пошел флот.
– Нарком Смирнов П. А. – Смирнов, кажется, тоже жил в нашем доме, но встречал я его редко, совсем не запомнил. Ежов назвал имена всех его заместителей, начальника штаба морских сил, командующих флотами и, видя нетерпеливое лицо Кобы, «закончил суммарно»: – И двадцать два военно-морских командира высокого ранга.
Коба молча взял листы. Нашел последний.
– Ну как, Вячеслав? Все они шпионы разных разведок. Будем обсуждать каждую кандидатуру или суммарно?
– Блядьи дети, – кратко отозвался Молотов и подписал «суммарно».
Подписал «суммарно» и Коба. Положил последний лист с резолюцией на стол передо мной. «За расстрел всех 138 человек. И. Ст., В. Молотов».
На моих глазах закончило жить все военное руководство страны.
– «Если возможно, значит, не исключено!» – вот заповедь бдительности вашего НКВД, – сказал Коба.
