Лоуренс Рис - Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть
В июле 1933 года, всего лишь через пять месяцев после занятия должности канцлера, Гитлер провел «Закон о предотвращении наследственно больного потомства». Этот закон позволил «судам по охране генетического здоровья» назначать принудительную стерилизацию всех страдающих умственными расстройствами, такими как шизофрения, а также глухих и слепых в результате генетической наследственности и даже хронических алкоголиков.
Свидетельством абсолютной бесчеловечности этой практики стало дело Пауля Эгерта из Дортмунда. Он был старшим из одиннадцати детей в семье участника Первой мировой войны, который теперь «закладывал за воротник, ну и, бывало, поколачивал нашу маму, и в доме всегда было нечего есть»‹4›. Как старшего его посылали клянчить еду у местных фермеров. Ну и «если удавалось что-нибудь раздобыть, то еще ничего, а если нет — то получал трепку». В конце концов «соседям это надоело… и они написали в социальную службу, и нас всех забрали и увезли. Одного — в одну сторону, остальных — в другую».
Пауля увезли в детский госпиталь в Билефельде, где его классифицировали как «малолетнего преступника», о чем ему не сообщили. Потом, в возрасте 11 лет, ему сказали, что его нужно прооперировать по поводу грыжи. Много лет спустя Пауль обнаружил, что эта операция была не по поводу грыжи, а что его стерилизовали. Чувство обиды от несправедливости, которое он испытал, когда узнал правду, не покидает его и теперь. «На Рождество, на праздник я каждый раз переживаю одно и то же — приезжают родственники, мои кузины, у всех дети… дети шумят, носятся по дому… а мы сидим с женой одни… и это не наши дети носятся по дому. Не очень-то это приятно».
Немецких врачей не принуждали стерилизовать подростков — таких как Пауль Эгерт. Принуждать их не было необходимости, поскольку многие представители медицинской профессии ухватились за возможности, которые открыло перед ними нацистское государство. Как пишет профессор Ричард Эванс, «в конце ХIХ века медицина завоевала в немецкой культуре как таковой невероятную славу и уважение. Это было время, когда такие люди, как Роберт Кох, открыли возбудителей туберкулеза, холеры и целого ряда других болезней. Он был немецким Луи Пастером и хотя не был столь знаменит, но, мне кажется, вполне этого заслуживал. Медицина в Германии того времени делала огромные успехи, и престиж профессии был невероятно высок. Если же вспомнить про расистские идеи нацистов о „расовой гигиене“, станет понятно, что именно медицине предстояло стать ведущей силой в борьбе за очищение немецкой расы от дегенеративных элементов и, естественно, стать наиважнейшей профессией 30-х годов ХХ века. К 1939 году более половины всех немецких студентов изучали медицину. Это невероятный факт. В вооруженных силах, в армии и СС открывается огромное количество рабочих мест для медицинских работников. Повсюду возникают институты расовой гигиены, и у людей появляется определенная уверенность в своем праве проводить эксперименты над теми, кого они считают недочеловеками, или неполноценными в том или ином отношении, — над преступниками или заключенными концлагерей. Они убеждены, что обязаны делать это ради будущего немецкой расы»‹5›.
В такой обстановке в нацистском государстве были насильственно стерилизованы более 200 000 человек (некоторые источники называют цифру 350 000 человек)‹6›. Такие страшные показатели могли быть достигнуты исключительно благодаря сочетанию двух факторов — наличию добровольно (и даже с энтузиазмом) берущихся за дело врачей, с одной стороны, и с другой — благодаря хорошо раскрученным идеям главы государства, который считал расовый отбор и жесткий общественный контроль краеугольными камнями государства. В своей «Майн кампф» Гитлер прямо заявил, что «в наш век расовой деградации государство, которое направит усилия на сохранение своих лучших расовых элементов, должно рано или поздно стать властелином мира»‹7›. В результате врачи почувствовали, что их профессия — и без того всегда востребованная — теперь приобретает первостепенное значение. Расизм был эрзац-религией Гитлера — следовательно, врачи воспринимались почти как священнослужители. И поскольку расовая теория занимала в мировоззрении Гитлера столь важное — центральное — место, искренняя поддержка медицинского мира приобретала для него почти такое же значение, как и поддержка армии. Показательно, что с медицинской элитой у Гитлера никогда не возникало таких проблем, как с представителями армейской верхушки, такими как Фрич или Бек. Среди врачей, конечно, тоже были те, кто возражал против нацистского понимания медицинской этики, но большинство, безусловно, приняло введение насильственной стерилизации, а также надзор со стороны Государственной врачебной палаты. Конечно же принятие нацистской идеологии отвечало экономическим интересам немецких врачей «арийского» происхождения отчасти потому, что перед ними открывались новые возможности для развития и продвижения, поскольку нацисты постепенно устраняли докторов-евреев из врачебной практики в Германии — процесс, который начался в 1933 году и, после принятия ряда ограничительных мер, был полностью завершен в 1939-м.
Это не обязательно означает, что большинство немецких врачей поддерживали переход от стерилизации «нежелательных» расовых элементов к их полной ликвидации. Однако именно такую цель ставил перед собой Гитлер. Поразительно, что он никогда не скрывал, что разделяет — теоретически — идею уничтожения наименее продуктивных членов германского общества. В своей речи на митинге в Нюрнберге в 1929 году он сказал: «Если бы в Германии каждый год рождалось 1 миллион детей и уничтожалось 700–800 тысяч дряхлых и больных, в конечном итоге это, вероятно, укрепило бы мощь нации»‹9›. Но Гитлер понимал, что расовая реструктуризация такого масштаба в настоящий момент неосуществима — не в последнюю очередь по причине возможности массового сопротивления семей пострадавших, а также Церкви.
Однако сама мысль о возможности легитимизировать убийство некоторых ради блага всех остальных членов общества была не нова — как и идея уничтожать умственно неполноценных, выношенная нацистами. В 1920 году была опубликована книга «Die Freigabe der Vernichtung lebensunwerten Lebens» («Право на уничтожение никчемной жизни»), написанная в соавторстве одним из ведущих юристов Германии профессором Карлом Биндингом и выдающимся психиатром профессором Альфредом Хохе. Их тревожило, что после Первой мировой войны в стране появилось большое количество так называемых «лишних» («бесполезных») людей, которые тяжким бременем висели на шее государства; они называли таких людей Ballastexistenzen, т. е. буквально «существующих лишь как балласт». Оба соавтора отвергли мысль об убийстве кого бы то ни было, кто в состоянии сознательно и логично выразить желание не быть убитым. Но тот, кто ведет растительное существование или страдает серьезным умственным расстройством, может быть умерщвлен без его согласия. «Мы никогда, до самой последней возможности, не прекратим попыток излечить физически и душевно больного, — писал профессор Хохе, — покуда есть хоть малейшая надежда изменить его состояние к лучшему; но, может быть, мы когда-нибудь созреем для понимания того факта, что умерщвление тех, кто умственно абсолютно мертв, не является ни преступлением, ни аморальным поступком, ни актом жестокости, а является приемлемым решением и благодеянием»‹10›.
В основе этой дискуссии о том, кого можно, а кого нельзя умертвить в качестве акта благодеяния, лежит главная идея мировоззрения Гитлера — приоритет расово чистой нации, Volk, над индивидуумом. Как вспоминает Франц Ягерман, который в 1930-е годы был подростком: «В „Гитлерюгенде“ нам вколачивали в голову мысль: „Германия должна жить, даже если нам придется умереть“‹11›. Отсюда вытекает, что душевнобольных следует умерщвлять не потому, что они предпочли бы умереть, если бы имели выбор, а потому, что они бесполезны для нации».
Первый шаг на этом пути сделали многочисленные врачи, решившиеся проводить операции подобные принудительной стерилизации, которые не были необходимы для улучшения состояния пациента. Они тем самым пересекли черту, и вышли за грань медицинской этики. Чтобы оправдать свои действия эти врачи могли прибегнуть к «переадресации» ответственности, когда долг перед пациентом подменяется долгом перед нацией. Как и Гитлер, они теперь исходили из того, что здоровье чистого в расовом отношении народа Германии в целом — Volk — это нечто значительно более важное, чем здоровье конкретного пациента‹12›.
И все же Гитлер сознавал, что, пытаясь провести законодательство об умерщвлении отдельных недееспособных граждан, он должен быть очень осторожен. Ему нужно было заручиться поддержкой хотя бы некоторых врачей и — в идеале — хоть какой-то поддержкой вне медицинской среды. С этой целью был снят документальный фильм под названием «Opfer der Vergangenheit» («Жертвы прошлого»), который вышел на экраны в 1937-м. В фильме имеются эпизоды с хронически больными и искалеченными детьми, а закадровый комментарий подробно описывает, во что обходится поддержание их жизни. В конце фильма звучит вывод: «Если мы из соображений гуманности прервем эти несчастные и безнадежные жизни, мы всего лишь соблюдем ниспосланный Создателем закон естественного отбора и природной целесообразности»‹13›.
