Варлен Стронгин - Любовь Полищук. Безумство храброй
Лечение задерживалось на неопределенное время, а Руслан хирел и с каждым днем становился слабее, еле поднимаясь с кровати. И тогда Люба решилась на инициативу, не предусмотренную законом. Она разговорилась с врачом, который, по его словам, был знаком с действием этого убийственного препарата.
– Мне необходимо вылечить Руслана, – сказала она, прямо и честно глядя в лицо врача.
– Я вас понимаю, – смягчился врач.
– Сколько будет стоить лечение? – не смущаясь, спросила у него Люба.
– У нас бесплатная медицина, – неуверенно ответил врач.
– Мне необходима платная! – уверенно произнесла Люба.
Они договорились на одну тысячу пятьсот долларов. Сумму немалую по тем временам. Но об этом не знал ни Руслан, ни его мама. Мальчик постепенно оживал. И вскоре начал выходить на берег моря и продавать отдыхающим художественные миниатюры, выполненные на камне мамой. Но почему-то стоял лицом не к покупателям, а к морю, вглядываясь в очертания горизонта. Последний раз я видел его в 2003 году, бойким подвижным и интересным мужчиной. Знал ли он о том, что его жизнь спасла Любовь Полищук, сомневаюсь. Я никогда не встречал их вместе.
Местный бизнесмен и серьезный историк Борис Яремко собирается написать подробную историю Коктебеля, куда должна войти и статья о спасении Любой Полищук Руслана и фрагменты жизни семьи артистки и ее детей.
После смерти отца Люба привезла маму в Москву. Вместе им было легче перенести эту утрату. Однажды она сказала маме:
– Ты знаешь, мамуля, может, я смогла бы спасти отца.
– Ты? Как?! – удивилась мама.
– Надо было бросить театр, хотя бы на время, на месяц-два, и уехать в Омск. Но мне стыдно признаться, мама, тогда у меня репетиции были в самом разгаре, и я об этом даже не подумала. И режиссер мог бы не отпустить. Дублерши у меня не было. Но попробовать уехать я все-таки должна была постараться. Готовить отцу, гулять с ним, со мною ему было бы легче, веселее.
– И со мною ему было неплохо, и я за ним ухаживала, как могла, – обиделась мама. – А едою моею он всегда был доволен.
– Небось выпивал, – вздохнула Люба.
– Клянусь… – осеклась мама, – только в большие праздники и когда друзья по работе в гости приходили. «Григорий! – звонят, – мы идем. Ты еще живой? Говоришь. Значит, жив».
Шутил: «Кто не курит и не пьет, то здоровеньким умрет!» А врач хороший был участковый. Разве врачи плохими бывают? Его все соседи уважали.
– Врачи бывают разные, – вздохнула Люба. – В Москве я могла бы показать его самому лучшему…
– Не печалься, дочка, человек полагает, а Бог располагает… Каждому человеку свое время приходит… Вот и Гришино пришло. Пусть ему земля будет пухом, дочка. Ты себя ни в чем не вини. За детьми смотри. И сыночек, и дочка у тебя уважительные. Однако не понимаю – почему они не Полищуки. Чем им наша фамилия не понравилась?
– Сын говорит, что не хотел, чтобы его воспринимали как сына популярной артистки. Можно подумать, что я зря репетировала, зря старалась каждую роль отыграть, как самую лучшую. Ведь я поздно ГИТИС кончила. Поздно обучилась актерскому мастерству. И то заочно – это не настоящая учеба. Больше для того, чтобы сдать экзамен. Вот певица такая была Лидия Русланова… Знаешь?
– Еще как, Люба. Она к нам в Омск приезжала. Мы с отцом на оба ее концерта ходили. Переживательная была певица и нас переживать заставляла. О горестном поет – у нас слезы на глазах стоят, о веселом – мы радуемся как малые дети. А ты чего ее вспомнила?
– К тому, мама, что она тоже, как и я, мало училась и говорила, что «тональности берет навзрыд». Через силу, значит. Через огромное напряжение сил. Я также многие роли играла через силу, не мастерством осваивала, а силой воли и интуицией, я тоже пойму, о чем роль, и репетирую, репетирую, пока не получится, как режиссер хочет, пока он не похвалит, а я иногда толком не понимала, как у меня получилось, очень хотела, чтобы вышло, вот и добивалась. А потом от усталости с ног валилась. Вот время и возможности для отдыха почти не было. Я встряхнусь, внутренне соберусь и выпархиваю на сцену, как птица, готовая к полету, и никому в голову не приходило, что несколько минут тому назад я еще не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, даже язык к горлу прилипал. Я очень обиделась, когда сын взял фамилию отца – Макарова. Рассуждал так: если моя мама – узнаваемая актриса, все станут думать, что она будет мне помогать, всюду проталкивать. Значит, пробиваться в артисты надо так, чтобы никто не знал, что он сын Любы Полищук. А что в этом зазорного? Я свое имя ничем не запятнала. Всего добивалась сама. Виду не подавала, что обижаюсь на Алешин поступок. А переживала сильно. Он сейчас передо мной винится, кается, жалеет, что поступил так, ссылается на глупость молодости. А я до сих пор вздрагиваю и бледнею, когда моего сына объявляют Макаровым. Одно утешает – он меня искренне любит и вырос удивительно талантливым артистом, только еще свою роль не получил, ту настоящую, что делает знаменитым и любимым у зрителей. Я в него верю. И меньше обижаюсь. Теперь почти все зрители знают, что он – Полищук, мой сын. Вот с дочерью отношения складываются сложнее. Я чуть с ума не сошла, когда она тоже отказалась от моей фамилии. Досталась мне трудно. При рождении делали кесарево сечение. Много болела. Сколько ночей я у ее кровати просидела – не сосчитать и не надо. Мы ее назвали Мариэттой – в честь прабабушки. Вымахала ростом под притолоку, размер ноги – 42, и поступила сразу в два театральных вуза. В анкетах при поступлении в вуз написала: «Отец – Сергей Цигаль, художник, мать артистка». Разве профессия артистки для дочери в чем-то унизительна? Разве обо мне ей плохое говорили? Может, и находились такие люди? В нашем мире полно завистников и злопыхателей. Нашептывают гадости за спиной. Но при мне, в лицо никто на подобное не решался, ничего плохого даже не пикнул. И дом наш в Коктебеле, при всем моем добром отношении к Мариэтте Сергеевне, не мною, а людьми стал называться «дачей Полищук». И дочка каждый год жила в этом доме. В заботе и уважении. Кстати, дом построили на средства от капустника, который устроили известные поэты и писатели, что жили в доме Волошина. Он стоял заброшенный и практически ничей. Мариэтта Сергеевна подумала, что дочь ее художница, заканчивает Суриковское художественное училище, и решила сделать ей подарок.
После войны пара туфель стоила пять тысяч. И дом этот стоил пять тысяч. Для Мариэтты Сергеевны сумма вполне посильная. И она подарила этот дом Мирэль. В 1951 году сюда привезли Сережку. А уж мы с Сережкой сделали дачу подходящим обиталищем для маленькой Мариэтты. Я помню, что после рождения она много болела. Стала нервной. Чересчур быстро стремится к самостоятельности. Недавно нашла у дочери зажигалку и косметику, которая, даже если она подделка, все равно стоит недешево. Она мне объясняет и не без вызова, что экономит деньги на завтраках, и имеет на это полное право. Я ей говорю, что таким правом она обладает, но все-таки лучше потратить деньги, оторванные от своего питания, с большой пользой для себя. И зачем покупать крем-пудру «Макс-Фактор», если у тебя прекрасная гладкая кожа? Маша ко мне прислушивается. И я с ней разговариваю. По всем интересующим ее вопросам: о любви, семье, домашнем хозяйстве, отношении к своему телу. Она иногда краснеет, слушая меня, значит, этот вопрос у нее «назрел» и ей надо объяснить его, если даже придется краснеть мне. Иначе ее в момент «просветят» более образованные друзья-подружки из ближайшей подворотни.
