Борис Соколов - На берегах Невы
Нас было пять друзей детства. Странная группа подростков, объединённая общим интересом к музыке и проблемам человеческого рода. Наша дружба была поверхностной, мы ничего не знали о семьях друг друга. Не было близких отношений между нами. Мы никогда не касались сокровенных мыслей друг друга. Среди нас была некая самоизоляция. И тем не мене, раз в неделю с почти религиозным усердием, мы собрались вечером у меня дома. Мы дискутировали последние книги. Говорили о неовитализме Ганса Дриша, эволюционной теории Голдсмита, интуитивизме Лосского. Мы часто не соглашались друг с другом, но держали себя в рамках и не выходили из себя. После ужина, мы часа два играли музыку. Среди нас было два скрипача, один виолончелист и один пианист, а я был слушателем. Не позднее чем в полночь, мы выходили прогуляться, продолжая наши такие абстрактные обсуждения. После того, как я проводил их по домам, я ещё не меньше часа ходил по берегу Невы. Следующие семь дней мы жили каждый своей жизнью.
Нева была тихая и неподвижная в ледяном плену, на набережной было сантиметров тридцать снега. Нечастые прохожие в длинных меховых шубах двигались как куклы, движимые неведомой силой. Бледное и мутное лицо луны, отдалённый звон церковных колоколов, мягкое похрустывание быстро бегущих саней — всё это создавало ощущение нереальности. Были эти призраки людей живые, или они только были призраками прошлого, пришедшими полюбоваться зимним очарованием нашей реки. Или может быть их реки? Этот незнакомец, стоящий там, в замерзшей неподвижности, который смотрит на снежное бесконечное одеяние реки; он вообще живое ли существо, или он путник, не могущий найти себе покоя даже в бессмертии души. Он мог быть Модестом Мусоргским, низким и толстым, с длинной бородой и нечесаными волосами и выпяченными, безучастными глазами. Он ещё до сих пор страстно любит человечество, как любил его во время своей жизни? Верит ли он до сих пор, как он заявил перед самой смертью, что по прошествии времени, именно мы, русские, скажем окончательное слово в общей гармонии человечества, в братском соединении людей в соответствии с Евангелием Христа.
Но прохожие обходят меня стороной, испуганные моим приближением. Иллюзии разбились, и надо возвращаться домой.
Мы были петербуржцами по рождению и духу, все из одной и той же гимназии, расположенной в трёх кварталах от моего дома, где я жил до войны. Мы все планировали выбрать разные профессии или, как мы тогда говорили, занятия. Линде хотел стать математиком и, разумеется, очень выдающимся. «Как Наполеон, я буду читать логарифмы, и наслаждаться ими», — заявлял он.
Новиков позднее стал поэтом, специализирующимся на английской литературе и обещающим писателем. Ещё будучи студентом Петербургского университета, он опубликовал несколько мастерски написанных рассказов.
У Васильева был реалистичный взгляд на жизнь, и он собирался стать железнодорожным инженером, поступив в Институт транспорта.
Будущий студент юридического факультета Давыдов ещё в гимназии был красноречивым оратором. А я, соответственно, собирался на медицинский факультет. Мы никогда не называли друг друга по именам, а только по фамилиям. Это было нехарактерно, но мы и не были характерными подростками тогдашнего Петербурга.
* * *Все мы пятеро были постоянными участниками собраний у Часкольского. И вот однажды мы все удивились, когда он попросил нас остаться после того, как остальные разошлись.
— Мне нужна ваша помощь.
— Да, — ответили мы сразу.
— Я являюсь активным членом Социал-революционной партии, её подпольного отделения. Друзья, в этой стране идёт революция, мы боремся за демократию. Мы хотим освободить эту страну от автократии и политического деспотизма. Нашей партии нужны юные члены, которые, как и я верят в революционную демократию.
Мы сидели, как оглушённые. Молчание продолжалось минуты две. Первым нашёлся Линде:
— Профессор Часкольский, я не готов вступить в революционную партию, — твёрдым голосом сказал он.
Васильев пробормотал:
— Я симпатизирую… но я — не политик.
— Настоящий революционер не является политиком, — обрезал Часкольский.
Демидов был дипломатичен:
— Я хотел бы присоединиться, но моя семья очень консервативная. Вы знаете, мой отец пишет для «Нового Времени».
— Да я знаю, — сухо сказал Часкольский и посмотрел на нас с Новиковым.
Было что-то в его взгляде, что тронуло меня. Был ли я готов стать активным революционером, спрашивал я себя? Конечно, нет. Внутренний голос говорил мне, что я сделан не из того революционного материала, чтобы стать активистом.
— Да! — с удивлением услышал я свой голос.
— Да! — тут же сказал Новиков, который часто соглашался со мной.
Часкольский поднялся и пожал нам с Новиковым руки. Наступила неловкая тишина, но Часкольский предложил бутерброды и перевёл разговор на другую тему.
Мы все вместе вышли от Часкольского.
— Ты на крючке, Соколов. — Сказал не зло Линде.
— Ты, может быть, внутри и революционер. Ты и есть революционер, но отнюдь не активный. Ты даже говорить не можешь, как надо.
Он был прав, у меня были большие проблемы с заиканием.
* * *Через несколько дней Часкольский попросил меня и Новикова зайти к нему. Он был краток. Мы должны в определённое время прийти на набережную Невы и сесть на третьей скамейке от Адмиралтейского канала. Подойдёт человек и спросит: «Замёрзла ли река?». Мы должны ответить: «Нет, ещё не замёрзла». Он даст нам пакет и адрес, по которому мы должны этот пакет доставить.
Часкольский объяснил нам, что мы записаны в военную ячейку Социал-революционной партии, и он является её руководителем.
Новиков с подозрением спросил:
— Что вы имеете ввиду под военной ячейкой. Это что, террористическая?
— Конечно, нет. Мы заинтересованы в деморализации армии, и распространяем литовки, призывающие солдат присоединиться к революции.
Новиков побледнел:
— Армию?
— Да. Революция 1905 года провалилась потому, что армия была не с нами. Всего один полк, воспринявший революционные идеи, мог бы обеспечить нам победу. Теперь мы готовим новую атаку на правительство.
— И наша роль? — прошептал Новиков.
— Только как связных.
Он отпустил нас. Уже было поздно. Мы молча брели с Новиковым. «Не нравиться мне всё это», — пробормотал он напоследок.
Реакция Новикова, на наше участие в деморализующей пропаганде в рядах армии, была вполне понятна. Кровавая революция 1905 года, с её массовыми демонстрациями, баррикадами, стрельбой на улицах и бомбометанием, была подавлена правительством. Многие революционеры были сосланы на каторгу. Всякая ассоциация с Социал-революционной партией, которая была главной движущей силой революции 1905 года, была опасна сама по себе. Даже косвенная связь с членами Социал-революционной партии могла повлечь высылку из Петербурга, а тут мы — активные члены военной секции! Это было довольно опасно.
