С. Кошечкин - Весенней гулкой ранью...
Есенин часто приходил в мастерскую Эрьзи с балалайкой. Под нее он пел
шуточные песни, частушки. А вот стихи, сколько его ни просили, читать не
соглашался...
- Да, об этом Эрьзя мне рассказывал, - продолжал писатель. - И объяснял
так. Есенин слишком высоко ценил свой поэтический дар, чтобы разменивать его
на пустяки. Он мог петь озорные частушки, плясать. Но не разбрасываться
своими стихами налево и направо. Поэт остерегался метать бисер, боясь, как
бы этот бисер, может быть случайно, не попрали ногами: люди у Эрьзи бывали
разные. Степану Дмитриевичу, по его словам, нравилось такое уважение мастера
к своему творчеству, к своему призванию. "По-иному и не должен поступать
истинный талант", - говорил скульптор.
- По воспоминаниям Елены Мроз, Эрьзя и Есенин однажды исчезли из города
и где-то пропадали три дня. Потом появились полные восторга от путешествия
по Апшерону. Вы об этом знаете?
- Знаю. Эрьзя в то время лепил своих рабочих для Дома горняков. Ему
была нужна натура. Вот в поисках типажей и отправились друзья по селениям.
Есенину тоже хотелось посмотреть жизнь местных крестьян, услышать их песни.
Побывали они в нескольких местах, со многими жителями познакомились. Как
рассказывал Степан Дмитриевич, "побегом из города" оба остались довольны.
Борис Николаевич вспомнил также слова Эрьзи о скульптурной сюите- 15
союзных республик, которую задумал создать старый мастер.
- Думаю об образе России, - говорил тихим голосом художник (он уже
слабел). - Каким ее образ должен быть? Может, взять за основу есенинскую
мать? Помните: "Ты одна мне помощь и отрада, ты одна мне несказанный
свет"... Или юную Снегину, "девушку в белой накидке"... И то и другое очень
заманчиво...
Замысел так и остался неосуществленным... Мой разговор с Борисом
Николаевичем подходил к концу, и тут писатель, улыбнувшись, обронил:
- А когда Степан Дмитриевич рассказывал мне о встрече с Есениным в годы
первой мировой войны, то добавлял такие слова: "Красивый был парень, ладный, служил санитаром. О нем в шутку говорили: "Смерть сестричкам милосердия!.."
...Возможно, и тогда, в мастерской, Эрьзя напомнил Есенину давнюю
шутку, и они вместе с Чагиным смеялись над ней светло, от души.
Шутку они любили.
- Знаете, что однажды Эрьзя и Есенин "отмочили"? - Я не знал, и Полевой
рассказал о таком эпизоде.
В один прекрасный день друзья пошли в "Бакинский рабочий": Есенину
причитался за стихи какой-то гонорар. Пришли к Чагину: так, мол, и так,
распорядись... А тот упирается: нет, дескать, денег в кассе. "Ах, нет? Ну, ладно!" Друзья выходят на улицу, встают под окнами редакции. Есенин поет
частушки, а Эрьзя, с есенинской шляпой в руках, обходит собравшихся зевак,
изображая сбор подаяния. Чагину ничего не оставалось делать, как позвать
Есенина и выдать ему гонорар...
Об этой шутке друзей рассказывала и Елена Ипполитовна Мроз.
Степан Дмитриевич Эрьзя пережил Сергея Есенина почти на тридцать пять
лет. До конца дней своих он тепло вспоминал о поэте, о дружбе с ним.
Особенно подробно старый мастер рассказывал о неожиданной встрече с Есениным
на старой бакинской улице осенним днем 1924 года...
5
...Мария Антоновна Чагина достает из старого портфеля большой видавший
виды конверт, вынимает оттуда пожелтевший от времени лист бумаги и кладет
его передо мной:
- Посмотрите вот это...
Прежде чем начать чтение текста, напечатанного фиолетовыми буквами,
гляжу на знакомую подпись внизу: Сергей Есенин. Сомнений быть не может: рука
поэта. Неужели неизвестное есенинское стихотворение? Мельком бросаю взгляд
на хозяйку: она хитровато улыбается. Начинаю медленно читать:
Очарованье вечера, что снами
Сберег до солнца. Золото лучей
В лазури зимней. Слившись с небесами,
С зарей, с огнем - восторг все горячей.
И вдруг напев в кадильном фимиаме,
И пламя бьет из восковых свечей.
А воск, в гробу застыв, живых очей
Залил навек угаснувшее пламя.
Так - солнце, юг; благоуханье роз,
И кипарисы, и узор магнолий.
Очарованье вечера. - И боли
В груди нет прежней... А на утро пес
У ног завоет. Вынесут с постели...
Ах, где ты, где? Жива ли в самом деле?
Сергей Есенин
Заметив, что я закончил чтение, Мария Антоновна говорит:
- Это лист, как вы понимаете, из архива Петра Ивановича. Мой муж очень
дорожил им и берег его особо тщательно. История тут такая... Кстати, -
прерывает начатую фразу моя собеседница, - вы хорошо знаете литературное
творчество Чагина?
- Наверно, не очень, - осторожно отвечаю я. - Известны мне его статьи -
воспоминания о Ленине, о Кирове... Еще - о Есенине. Всеволоде Иванове,
Сейфуллиной... Несколько небольших заметок на литературные темы. Вот,
пожалуй, и все, если не считать его выступлений как журналиста - редактора
"Бакинского рабочего" и "Красной газеты"...
- А вы знаете, что он с юношеских лет писал стихи?
- Нет, этого я не знаю.
- Так вот, - продолжает Мария Антоновна. - В архиве Петра Ивановича
хранится большое число его стихотворений. Некоторые из них были в свое время
опубликованы под псевдонимом "Ник. Алексеев". Сам он весьма скромно оценивал
свои стихотворные опыты, почти никогда не говорил о них. В кругу близких
людей он любил читать стихи своих кумиров: Пушкина, Лермонтова, Тютчева...
- Есенина, - вставляю я.
- О, есенинские стихи он мог читать часами. И души не чаял в самом
поэте. Помните в письме Есенина из Баку: "Внимание ко мне здесь очень
большое. Чагин меня встретил, как брата. Живу у него. Отношение
изумительное". И поэт относился к Чагину исключительно тепло. Это видно и по
его письмам, и по тому посвящению, с которым вышла в 1925 году книга
"Персидские мотивы": "С любовью и дружбой Петру Ивановичу Чагину". Они были
искренними и верными друзьями, эти "рыцари пера" - так они иногда полушутя
себя называли. Посмотрите на эти надписи...
На обратной стороне совместной фотографии Есенина и Чагина читаю:
"М. А. Примите душевный дар двух рыцарей пера - верного скандального
Сергея и бурного Петра.
Баку, 1 октября 1924".
Это написано рукой Чагина. Ниже - почерк Есенина:
