С. Кошечкин - Весенней гулкой ранью...
трое нефтяников в старых замасленных комбинезонах, стуча по камням ботинками
- такими же, в каких был профессор. Их выдавали по ордерам в спецмагазинах.
- Будет время, заходите ко мне в мастерскую. Это рядом, Петр Иванович
знает.
И, простившись, Эрьзя быстро зашагал вниз по улице...
- Редкий талантище, - Чагин посмотрел вслед художнику. - Тут для Дома
Союзов горняков он делает скульптуры рабочих - диву даешься! Представляешь:
до революции в Азербайджане не было ни одного национального скульптора, не
вылеплено ни одной человеческой фигуры: ислам запрещал. И вот перед тобою -
как живой - рабочий-азербайджанец, скажем, тарталыдик. Знаешь, кто такой
тартальщик?
Есенин покачал головой.
- Это тот, кто добывает нефть с помощью специальных ведер. Нелегкое,
должен сказать, дело. Так вот, фигура: нефтяник за работой - тартанием...
Первая в мировой истории скульптура нефтяника-азербайджанца! Каково?
Впрочем, увидишь сам... Ты ж - старый знакомый...
Вскоре, проходя по Станиславской улице, Чагин предложил Есенину:
- Давай-ка заглянем к Степану Дмитриевичу. Его мастерская здесь, во
дворе института. Он и обитает тут же...
Уже войдя во двор, можно было определить: здесь живет скульптор - вдоль
стен дома на подставках возвышались человеческие фигуры в полный рост,
бюсты, головы из глины и еще какого-то неведомого материала.
Большая, с высокими потолками комната заставлена тумбами с начатыми
работами студентов, в глубине размещались произведения профессора -
скульптурные портреты Ленина, Маркса, Энгельса, фигуры рабочих-нефтяников.
- Хозяин дома? - крикнул Чагин.
- Дома, дома, - отозвался из-за перегородки Эрьзя и вышел, обтирая руки
небольшой мокрой тряпкой. - Прошу!
Есенин приблизился к скульптуре Ленина, обошел ее со всех сторон.
- Нелегко? - поэт посмотрел на скульптора.
- Весьма. Видел Владимира Ильича давно, еще в Париже. Впечатление он
произвел сильное - живой, серьезный, прямой, в споре - резкий... Но
познакомиться не довелось... Работаю по памяти... В Батуме не были?
- Нет, не был.
- Будете - посмотрите там мраморный бюст Ильича. Он в городском сквере
стоит. Правда, не все в нем получилось, как хотелось... Здесь начал новую
работу. Вот - Ленин на трибуне, отвечает на записки рабочих... Этот человек
давно меня занимает. Лет пять назад на Урале, под Екатеринбургом, дикую
скалу подыскал - вот, думаю, из чего соорудить памятник Ильичу! Очень жалею,
что не удалось...
Есенин понимающе кивал, от этого движения его мягкие, с желтоватым
оттенком волосы спадали на лоб, он изредка поправлял их рукою...
Остановившись у автопортрета скульптора, Есенин спросил Эрьзю:
- А вы с Коненковым не знакомы?
- С Сергеем Тимофеевичем? Ну как же, как же! С Московского училища
живописи. А вы его знаете?
- Знаю. Бывал у него на Красной Пресне, пели под гармошку. .
- Да, гармонь он любил, - подтвердил Эрьзя.
Чагин, поотстав, задерживался около работ и, время от времени бросая
взгляд на беседующих, сожалел, что поблизости нет фотографа: снимок был бы
редчайшим...
Степан Дмитриевич Нефедов был старше Есенина на двадцать лет: он
родился в 1876 году, в Поволжье. Мордвин по национальности (псевдоним Эрьзя
- название одного из мордовских племен), будущий скульптор прошел тяжкую
школу жизни. По окончании училища живописи, ваяния и зодчества уехал в
Италию, тем самым избежав ареста за связь с революционно настроенными
студентами. Зарубежные выставки его работ сделали имя Эрьзи известным,
газеты писали о "русском Родене". После Октября Семен Дмитриевич, как и
многие художники, всем сердцем стремился "понять и почувствовать Россию в
годы высочайшего парения и чувственно показать направление ее полета в
будущее" (К. Федин). В 1918-1925 годах, живя на Урале, в Новороссийске, Батуме, Баку, он создал ряд памятников павшим борцам революции, скульптурные
портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Шота Руставели... Много труда Эрьзя
вложил в оформление Дома Союза горняков Азербайджана.
О дружбе Эрьзя и Есенина известно немного. Между тем их общение, мне
думается, было небесполезно для обоих, особенно для Есенина. Ведь тот и
другой смотрели на жизнь художническим взглядом, вместе с народом радовались
и печалились. Тот и другой думали о Ленине, ленинцах, старались найти пути
воплощения их образов в слове и камне. У них имелось немало общего, и они не
могли не тянуться друг к другу. Так оно и было.
С 1950 года до кончины скульптора (1959) с ним часто встречался Борис
Николаевич Полевой. На основе живых рассказов художника и разного рода
публикаций о нем писатель создал книгу "Эрьзя", выходившую несколькими
изданиями в Саранске и Москве. Небольшой объем книги не позволил осветить
некоторые темы, в том числе тему "Эрьзя и Есенин". Она-то и была затронута в
беседе автора этих строк с Борисом Николаевичем.
- Степан Дмитриевич, - рассказывал писатель, - всегда тепло говорил о
Сергее Есенине, его стихах. Помню, как при мне он не раз напевал за работой
строчки есенинского "Клена...", а однажды, неожиданно прервав напев, воскликнул: "Какой глубокий образ, этот клен! Судьба человека тут сокрыта, не меньше!" От начала до конца знал "Письмо к матери", читал его вслух.
Любил поэму "Анна Снегина", многие ее строчки повторял, особенно - о
природе...
- Художник Иосиф Ефимович Бобровицкий писал, что Эрьзя вместе с другими
преподавателями, журналистами "Бакинского рабочего" бывал в Мардакянах у
Есенина. Не вспоминал ли Степан Дмитриевич об этих поездках? - обращаюсь я к
Борису Николаевичу.
- Вспоминал, но без подробностей. Эрьзя, живя в Баку, очень
интересовался народным искусством, памятниками архитектурной старины. В
Мардакянах и в соседнем с ним селении, Шаганы сохранились замки XIII и XIV
веков, мечеть Тубашахи... Так что поездка к Есенину могла быть одновременно
и поездкой к шедеврам зодчества. Ведь Есенин тоже не был равнодушен к
старому искусству.
- Как вспоминала жена скульптора Елена Ипполитовна Мроз, вечерами
Есенин часто приходил в мастерскую Эрьзи с балалайкой. Под нее он пел
