Георгий Чернявский - Эйзенхауэр
И всё же С. Амброз, называя Эйзенхауэра «гением не только в том смысле, как он вел себя с репортерами, но также и относительно содержания того, что он говорил»{200}, явно преувеличивает. Бывало, Дуайт ссорился с журналистами, вел себя капризно, иногда переигрывал, называя себя «простым деревенским парнем», а всяких начальников — «большими шишками». Как-то, чтобы не отвечать на вопрос, он заявил, что «эта проблема слишком сложна для бессловесного кролика, подобного мне»{201}. Здесь Эйзенхауэр явно выходил за пределы допустимого. Наиболее опытные журналисты это понимали, но прощали генералу промахи, считая, что их искупают другие качества; представителям же массовой и особенно «желтой» прессы такие эскапады нравились, впечатляли и их читателей — туповатых средних американцев: высокий армейский начальник был вроде бы из их среды.
Созданию образа Эйзенхауэра как полководца без страха и упрека способствовал его брат Милтон, с 1942 года являвшийся заместителем руководителя управления военной информации и фактическим шефом всей армии американских журналистов, освещавших ход войны{202}.
Эйзенхауэру не понравилось, что в Лондоне ему в качестве резиденции был предоставлен роскошный отель «Кларидж». Показной шик — золоченые двери, розовые обои и т. п. — он считал не то чтобы грубой поделкой (он не претендовал на утонченный художественный вкус), но просто неудобным для работы и размышлений. Он жаловался, что апартаменты напоминают похоронную контору{203}.
С большим трудом удалось убедить гостеприимных хозяев, что гостю необходима тихая, спокойная, простая обстановка подальше от любопытных взоров и нежелательного общения.
Вскоре он поселился в городке Кингстон (графство Суррей) в сорока минутах езды на машине от центра Лондона (ныне это место находится в пределах лондонской городской черты). Небольшой особняк почему-то назывался Телеграфный коттедж (ни один автор, писавший об Эйзенхауэре, не смог выяснить происхождение этого названия). С одной стороны, почти рядом был берег Темзы, с другой — можно было зайти вглубь полудикого парка Буши, второго по размерам королевского парка Лондона. Рядом с домом была площадка для гольфа, так что изредка Айк мог позволить себе вспомнить любимую игру. Местожительство Эйзенхауэра держалось в настолько глубокой тайне, что о нем не прознали даже вездесущие репортеры.
Из американских генералов только Омар Брэдли, один из ближайших помощников и друг Эйзенхауэра, имел право посещать его «по месту жительства». В Телеграфном коттедже жили также Кей Саммерсби и ординарец генерала Гарри Батчер, а также обслуживающий персонал, не имевший права покидать это место.
После войны десятки мемуаристов называли себя посетителями Телеграфного коттеджа. Правда же состояла в том, что, имея загородную резиденцию, генерал проводил там лишь несколько часов в сутки, будучи по горло занят сложнейшими стратегическими, оперативными, логистическими, снабженческими, финансовыми, дипломатическими и прочими вопросами, связанными с подготовкой высадки на континенте. Развернулась кампания по убеждению военнослужащих тратить часть денежного довольствия на покупку американских военных платежных обязательств (выплаты по ним намечались после войны). Командующий настаивал, чтобы солдат приучали к реальным трудностям военного времени, ибо, как он имел возможность убедиться, в воинских частях нередко возникало недовольство по пустячным поводам (например, из-за того, что пища недостаточно подогрета). Он считал необходимыми интенсивные тренировки солдат в условиях, подобных боевым, и укрепление дисциплины, воспитание их в духе уважения к союзникам, равнозначного уважению к своей стране.
В связи с этим Эйзенхауэр значительную часть своего времени посвящал инспектированию американских частей, общению с солдатами и офицерами. Он требовал немедленного увольнения офицеров, пренебрегавших «важнейшей задачей подготовки разумных, патриотически настроенных американцев». Но этого, по его мнению, было мало. Солдат современной войны должен быть полон «неистощимой нервной энергии и железной воли», относиться к исполнению своих обязанностей сознательно, чего особенно недоставало американским солдатам{204}. Командующий, разумеется, понимал, что в воспитании солдат, как и в других делах, идеала достигнуть невозможно, но требовал от подчиненных прилагать к этому все силы.
Кроме того, ему пришлось заняться таким, казалось бы, далеким от его непосредственных обязанностей делом, как взаимоотношения англичан, шотландцев, уэльсцев, ирландцев с американцами, прибывавшими на острова во всё большем количестве. Горластые простые заокеанские парни, к тому же хорошо накормленные, полные сил, вели себя так, будто находились у себя дома. Неприязнь к джи-ай[7], возникшая у части населения, усиливалась из-за того, что британские девушки, польстившись на солдатские подачки, нередко вступали в связь с иностранцами. Возникавшие на этой почве скандалы поначалу происходили повсеместно. В Британии было распространено выражение, что янки во всём «пере-»: им переплачивают, их перекармливают, они гиперсексуальны, и вообще их здесь слишком много{205}.
Эйзенхауэру выпала нелегкая задача улучшить образ американца в глазах британцев. Несмотря на перегруженность служебными делами, он охотно общался с англичанами разного общественного положения, демонстрировал им свое расположение, давая понять, что выражает чувства всех своих подчиненных — от рядовых до генералов. Чтобы такие взаимоотношения действительно установились, он приказал назначить премии солдатам — крохотные, всего по два пенса — за употребление английских жаргонных выражений, демонстрировавших, что американцы проникаются привычками местного населения.
По настоянию командующего пропаганда была сосредоточена на рассказе солдатам о жертвах, понесенных британцами, их храбрости, мужестве и выдержке в условиях массированных воздушных налетов и опасности германского вторжения на Британские острова в 1940 году.
Надо сказать, что сам Эйзенхауэр с трудом воспринимал некоторые консервативные британские традиции, распространенные в высшем обществе, в котором он вращался в силу необходимости. Один из инцидентов был связан с его привычкой много курить. Маунтбеттен, о котором мы уже упоминали, как-то пригласил генерала на ужин, но предупредил, что в английских аристократических домах не принято курить, прежде чем будет произнесен тост за здоровье короля. «В таком случае я не приеду», — заявил Дуайт. «Приходите, я устрою так, что всё будет в порядке», — ответил Маунтбеттен. Поколебавшись, генерал принял приглашение. Как только гости собрались, хозяин сразу пригласил их за стол и, едва они расселись, не дав ни секунды передышки, воскликнул: «Джентльмены, за короля!» Затем, повернувшись к почетному гостю, произнес, заговорщически улыбаясь: «Теперь, генерал, можете курить сколько вам заблагорассудится»{206}.
