Нина Владыкина-Бачинская - Собинов
По словам самого поэта, «Вертер» был его исповедью, благодаря которой он избавился от того, что мучило его. Но для молодого поколения Германии тех лет «Вертер» явился как раз началом страданий и драм. Роман этот наделал много шума, и не один немецкий юноша увидел в трагедии героя Гёте Самого себя, свои разрушенные мечты.
Трагедию разрушенного идеала увидел в «Вертере» и Собинов. Мещанская мораль буржуазного общества губит талантливого, духовно богатого человека, не желающего подчиниться ей. И губит самым страшным образом: отнимает у него надежду на счастье и радость, заставляет добровольно предпочесть смерть.
Разрабатывая сценический рисунок образа Вертера, Собинов сознательно подчеркивал в первом акте молодость, жизнерадостность своего героя. Звуки голоса Собинова были здесь особенно чистыми, безмятежными. Ему это важно было для того, чтобы показать отсутствие в характере Вертера черт обреченности, показать, что причина гибели героя совсем не в его меланхолии, как часто это получалось у большинства исполнителей партии. Правда, будучи тонким художником, Собинов понимал и то, что в подобной ситуации смерть — далеко не единственный выход. Не стрелялись же Альфред, Ионтек, Де-Грие. Значит, есть еще какие-то внутренние причины, побуждающие людей, попавших в одинаковые условия, по-разному преодолевать душевные страдания.
Собинов нашел их в очень тонкой и впечатлительной натуре Вертера.
В первой сцене оперы есть место, где артист увидел намек на ту бурю, которая может в любую минуту подняться в душе Вертера. Это сцена рассказа Шарлотты о своей жизни, о смерти матери, о том, как поручала она ей, старшей, заботы о младших братьях и сестрах. Вертер-Собинов слушал ее, не отрываясь, и, как в зеркале, угадывал в ее интонациях, чуть заметном изменении выражения глаз самые разнообразные чувства. Вертер восхищался Шарлоттой, печалился вместе с ней, страдал и еще больше восхищался ее терпением и мужеством. В его глазах Шарлотта вдруг поднялась на недосягаемую высоту. И вот эта способность так быстро нарисовать в своем воображении сверхидеальный образ, так полно отдаться первому впечатлению и было началом трагедии Вертера. Он уже любил Шарлотту, но… она другому отдана. В силу того, что он слишком высоко вознес ее, как бы она теперь ни относилась к нему — даже если бы полюбила его, конец все равно был бы трагичен. Сам того не подозревая, Вертер оказался поэтом своего чувства. И изменить ему уже не мог. Не перенес бы он и падения женщины, перед которой преклонялся.
Теплота и лиризм образа Вертера подсказали Собинову правдивые мизансцены: встреча с детьми, знакомство с Шарлоттой, разговор с мужем Шарлотты — Альбертом, последнее свидание с любимой, смерть. Тщательное изучение текста гётевского романа и музыки Масснэ позволили артисту логически оправдать поступки героя, найти точные вокальные интонации.
Вот Вертер-Собинов разговаривает с Альбертом. Ему трудно и больно смотреть на мужа Шарлотты. Он невольно думает о том, что, может быть, с большим правом мог бы быть на месте Альберта. И потому свое объяснение с другом он начинает, стоя к нему спиной. Вертер понимает, что это некрасиво, нетактично. Он поворачивается, но продолжает упрямо смотреть вбок, мимо веселого, добродушно улыбающегося Альберта даже в то время как его рука доброжелательно пожимает протянутую руку друга. Ведь Альберт ни в чем не виноват. Вертер. понимает это и все же не может примириться с мыслью, что женщина, которую он обожает, принадлежит другому. Драма осложняется тем, что Вертер слишком слаб, в нем нет силы восстать против нелепого обычая, который разъединяет два любящих сердца.
В следующей сцене, когда Собинов-Вертер входил в комнату Шарлотты, зрители уже чувствовали — Вертер сдался без боя, уступил глупому закону мещанского мирка. Казалось, что о нем говорят строки Блока:
К чему спускать на окнах шторы?
День догорел в душе давно.
Весь вид Вертера говорил, что им овладело отчаяние, иначе он никогда не пришел бы сюда. Медленно и внимательно, будто стараясь навсегда запечатлеть увиденное, осматривал Вертер знакомую комнату. Взгляд его падал на книгу. Грустно улыбнувшись, он листал страницы и словно про себя запел знакомые, но теперь полные иного значения строки Оссиана — «О, не буди меня дыхание весны…»
Зачем будить, если смерть неизбежна?! Именно эту мысль подчеркивал здесь Собинов-певец. Артист пел здесь страдание, пел в полутонах и тем самым еще более подчеркивал всю глубину трагедии юноши.
Испуганная отчаянием, которое звучало в его голосе, Шарлотта пыталась утешить Вертера. И в этот момент к Вертеру-Собинову на миг возвращалась вера: быть может, еще возможно счастье?! Только человек, разуверившийся во всем и внезапно вновь обретший веру, мог пережить такой страстный порыв ликования, так потерять власть над собой. Он пылко обнимал Шарлотту, целовал ее руки, лицо, пока внезапно не замечал ее страдальческого взгляда, который, казалось, говорил: а долг?!
Л. В. Собинов-Вертер.
Теперь не было сомнений: печальная развязка страданий молодого Вертера уже недалека.
Критика единодушно отмечала волнующую и захватывающую сердечность исполнения певцом партии Вертера: «О тонком художественном исполнении и говорить нечего: это был настоящий чистый жемчуг вокального искусства», — писала одна из газет. И еще отзыв: «Собинов исполнил ее (партию Вертера. — В.-Б.) тонко, мягко и проникновенно. Он вложил в нее всю массу своего лиризма, создал поэтический… образ томящегося влюбленного и был благородно красив в драматических местах последнего акта. Он согрел эту роль всей силой своего чувства, и его Вертер предстал перед нами полон тихой, затаенной грусти, страдающий и в то же время великий в своих страданиях. Образ яркий, рельефно-выпуклый, тонко и тщательно отделанный».
Собинов и сам чувствовал, что Вертер — его большая удача. Над этой партией артист работал с исключительным подъемом, ощущая глубокое внутреннее удовлетворение. Тем сильнее коробила его небрежная постановка оперы в Большом театре.
Дирекция обставила спектакль из рук вон плохо. Декорации были старые, собранные из различных постановок. Особенно возмутился Собинов, увидев домик судьи, который на огромной сцене Большого театра больше походил на скворечник. Не смогли найти даже поющих детей: по сцене бегали какие-то неуклюжие подростки, игравшие пудовыми бутафорскими игрушками, а когда им нужно было петь, за кулисами вместо них пели хористы. Собинов категорически восстал против этого и добился приглашения детей-певчих. Однако со всеми другими недостатками пришлось в конце концов примириться.
