Джованни Джерманетто - Записки цирюльника
Никто из присутствующих в растерянности не произнес ни слова. И в этой тишине вдруг зазвучала «Бандьера Росса»…
Вперед, народ! К восстанию!
Красное знамя, красное знамя
Восторжествует…—
пели рабочие, толпившиеся внизу на площади.
Я оглядел зал. Какие это были напуганные, желтые и белые лица, с судорожными улыбками и ненавистью в глазах!
— Предлагаю муниципальному совету перейти в кабинет синдика и там обсудить конкретные мероприятия, — нашел наконец выход председатель кассы взаимопомощи.
Синдик и советники приняли предложение, и синдик первым поспешил в кабинет. Спустя некоторое время члены муниципального совета снова появились в зале, и синдик внес следующие предложения: установить твердые цены, снизить цены на пятьдесят процентов и… предложить Палате труда следить за выполнением этого постановления!
На площади толпа распевала:
Вперед, народ! Гремят пушки.
Революция, Революция!
Вперед, народ! Гремят пушки.
Революцию сделаем мы! —
и как припев: «Да здравствует Ленин!», «Долой короля!»
Под этот грозный прибой рабочей волны предложения муниципального совета были приняты без единого возражения, даже лавочники не протестовали.
Я попросил слова. Испуганные взгляды направились в мою сторону.
— Мы принимаем эти постановления, но при условии добавления к ним следующих пунктов.
И я зачитал наши четыре пункта.
Красное знамя
Восторжествует!
Да здравствует социализм
И свобода!—
гремело под окнами. Синдик позеленел.
— Вы, значит, не хотите принять наше постановление? Предложения Палаты труда равносильны отказу.
— Мы не можем его принять без гарантий, указанных нами. Ваши предложения без них — только надувательство рабочих масс.
— Это ваше последнее слово? — спросил синдик.
— Да! Потому что вы не сможете ни провести на деле твердые цены, ни заставить их снизить. Ваша блестящая идея сделать нас ответственными за исполнение ваших постановлений, не дав нам необходимых прав, показывает, что вы сами в этом не уверены и хотите предоставить нам расхлебывать кашу, которую вы заварили! Нет уж, следите сами за выполнением своих постановлений!
Внизу на площади шумели и свистели. Синдик заявил:
— Пора решать! Кто за предложение муниципального совета, пусть поднимет руку!
Все, кроме нашей комиссии, подняли руки.
— Теперь сообщим наше решение гражданам.
Служащие распахнули двери на балкон, нависший над бурлящей площадью.
Сильно побледневший синдик в сопровождении взволнованных советников вышел на балкон. Свистками, криками: «Долой!», «Хлеба!» — встретили его появление.
— Граждане! — начал дрожащим голосом синдик. — С завтрашнего дня устанавливаются твердые цены с согласия торговцев и одобрения местных властей. Цены снижаются на пятьдесят процентов.
— Знаем мы эти твердые цены! Пусть говорит рабочий комитет! Пусть выступит секретарь Палаты! — требовала толпа внизу.
Когда комиссия появилась в свою очередь на балконе, ее встретили дружными аплодисментами.
Раздались торжественные звуки «Интернационала»— и снова аплодисменты. Наконец я смог говорить.
— Мы передали ваши предложения совещанию. Они не были приняты. Вам предлагают еще раз твердые цены, которые, без всякого сомнения, будут так же проводиться в жизнь, как и прежде. Мы считаем это провокацией. Буржуазия, хотевшая войны, желает теперь, чтобы народ оплатил ее расходы.
Приближается время расплаты с виновниками войны и голода! Будьте готовы и дисциплинированны, ждите указаний партии и Конфедерации труда. Победим мы!
И так как к площади по одной из улиц направлялись солдаты, я добавил, повышая голос, чтобы и солдаты могли слышать:
— Подходят солдаты. Они такие же пролетарии и дети пролетариев, как и мы. Они не будут стрелять. Расходитесь по домам. Да здравствует революционная Россия! Да здравствует социализм!
Толпа разошлась с пением «Интернационала». Солдаты не произвели ни одного выстрела.
На следующий день повсюду были расклеены широковещательные сообщения о новых твердых ценах, а витрины и полки магазинов опустели.
Как быть? Партия не давала никаких указаний. Невозможно было начинать в маленьком городке самостоятельное выступление. Отдельные вспышки возмущения протекали стихийно.
Правительство перебрасывало свои силы из одного места в другое, подавляя беспорядки и опасаясь задерживать надолго солдат, в которых оно не было уверено.
Мы — я говорю о руководителях социалистической секции и Палаты труда Фоссано — агитировали и готовили массы в надежде, что партия примет наконец решение и выступит.
Теперь уже на всех заводах мы имели рабочие комитеты и делегатов от каждой мастерской.
Буржуазия медленно отступала, стараясь мстить из-за угла.
В городе был пущен слух, что я за «спасение магазинов» от ограбления получил от наших купцов десять тысяч лир.
Глава XXI
Меднобородый
Узаконенный захват нами бывшего «Семейного клуба», преобразованного в Палату труда, неимоверно раздражал местную буржуазную печать. Как! В самом центре города, в прекраснейшем помещении, благодаря ловкости социалистов и слабости благонамеренных людей находится очаг возмущения! О чем думают власти?
Власти? Где были, действительно, власти в это время?
Три местные газетки — христианско-демократическая, клерикальная и либерально-демократическая — твердили без устали об этом, но трудно было сдвинуть нас с места. Тогда разозленные попы прибегли к любимому оружию церковников — клевете, направив ее на меня. «Необходимо, — думали они, — очернить в глазах публики этого проклятого парикмахера и его ближайших товарищей».
На страницах клерикальной газетки начал печататься роман под названием «Город солнца». Попы умышленно и жульнически ловко использовали название известного утопического произведения монаха XV века Томаса Кампанеллы. В романе описывалась среда, которая чрезвычайно напоминала общество в Фоссано. Главным героем этого «романа» был некто по имени Меднобородый, в котором без особого труда можно было узнать меня, носившего тогда бороду того самого цвета, который принимают кастрюли фоссанских хозяек накануне престольного праздника, когда они усердно натирают до медного блеска полы и посуду, а также усиленно моют своих ребятишек. Я был представлен в «романе» как преступный и продажный человек, а мой товарищи — марионетками, движимыми мною. Думаю, что никто не смог бы превзойти иезуитских попов Фоссано в искусстве фальсификации и клеветы. Для примера приведу несколько отрывков из этого, с позволения сказать, «романа»:
