Джованни Джерманетто - Записки цирюльника
Хозяин газетки — адвокат, кавалер и католик — проглотил все эти словечки и ничего не ответил. Однако роман прекратили печатать, хотя под последним отрывком его и значилось: «Продолжение следует». А за мной осталась кличка «Меднобородый». Я принял это имя как литературный псевдоним. Его употребляли товарищи, и даже дома привыкли звать меня Меднобородым.
Глава XXII
О выборах и некоторых веселых вещах
Движение против повышения цен разрасталось. Во многих местах оно переходило в открытые боевые выступления широких масс трудящихся.
Любопытно проследить поведение Муссолини в этот период. По поводу беспорядков в Генуе в связи с протестами против спекулянтов Муссолини пишет в своем «Пополо д’Италиа»: «Необходимо применять расстрел к этим акулам наживы». В Дальмине фашисты заняли предприятия Грегорини, и опять Муссолини произносит речь против разбогатевших на войне:
— Демократия, экономия — вот наш девиз! Мы требуем учредительного собрания и на вопрос: «Монархия или республика?» — отвечаем: «Республика!»
Муссолини плывет по течению и даже не прочь возглавить волну протеста. После речи Турати он пишет: «Редко итальянский парламент имел счастье слышать программу, до такой степени стройную, серьезную и продуманную, как речь Филиппо Турати». Тогда он пытался еще объединиться с наиболее «благоразумными» социалистами. После Ливорнского раскола социалистической партии (1921 г.) он пишет: «Итальянская социалистическая партия освободилась в Генуе в 1892 году от анархистов. Теперь она очистилась от коммунистов». Презабавные поклоны он еще отвешивал тогда социал-реформистам.
Рабочее движение ширилось, росла и наша организация. Еженедельник «Лотте нуове» выпускал специальное приложение, занятое нашей хроникой. Вместе с успехами росла и ненависть к нам местной буржуазии. Теперь все усилия ее были направлены на то, чтобы выселить нас из помещения бывшего клуба. В сентябре кончался срок найма помещения, и тогда нас законным образом можно было выставить на улицу. Мы усердно подыскивали новое помещение, но напрасно. Враги наши рассуждали так: «Когда эти проклятые социалисты не будут иметь места для своих собраний, тогда они поневоле рассеются». И прилагали все усилия, чтобы мы не могли ничего отыскать. Положение становилось серьезным. Особенно зол на нас был комиссар общественной охраны, старавшийся донимать нас всеми способами.
Как-то раз я отправил ему уведомление о предполагавшемся митинге и шествии; через двадцать четыре часа после этого ко мне в парикмахерскую явился полицейский и предложил мне следовать за ним в комиссариат. Почтеннейший комиссар д’Аванцо не отличался большим умом, но любил быть точным. Он протянул мне бумагу и сказал:
— Прочтите и подпишите.
Я сел и прочел следующее:
«КОМИССАРИАТ ОБЩЕСТВЕННОЙ ОХРАНЫ ГОРОДА ФОССАНО
По вопросу: Уведомление о митинге и шествии.
Кому:
Синьору N. N., парикмахеру Фоссано, Виа Рома.
Комиссар общественной охраны в Фоссано принимает к сведению уведомление о митинге и шествии, представленное синьором N. N., секретарем Палаты труда и социалистической секции,
одобряет
порядок шествия и повестку митинга,
приказывает
наряду королевских карабинеров принять меры к поддержанию порядка,
предупреждает
вышеупомянутого синьора N.N., что если во время митинга и шествия будет петься «Рабочий гимн», то припев этого гимна должен быть таким, как его написал Филиппо Турати, то есть:
Или жить работой будем,
Иль, сражаясь, мы умрем!
а не:
И жить будем мы работой
Без папы, без короля!
и предостерегает
синьора N.N., что нарушение этого приказа приведет к прекращению митинга и шествия и аресту тех, кто будет петь, а также и подписавшего настоящее уведомление.
Комиссар Фоссано д’Аванцо».Я улыбнулся и подписал этот перл комиссарского творчества. Комиссар, большой поклонник д’Аннунцио и любитель цветистых фраз, спросил меня:
— Что должна означать ехидная усмешка, которая пробивается сквозь чащу волос, обрамляющих вашу физиономию? Вы не должны забывать, что я представитель закона…
— Ничего, синьор комиссар, — ответил я, — закона я не забываю; я просто подумал о бедном Турати…
Поклонник д’Аннунцио не понял иронии. Я попросил копию этого интереснейшего документа, в котором полицейский комиссар охранял авторские права социалиста Турати. Комиссар, впрочем, был прав: рабочие редко пели «Рабочий гимн», предпочитая ему «Интернационал», а когда пели, обязательно изменяли припев. Я сообщил товарищам о «предупреждении» комиссара, и бедняге д’Аванцо пришлось выслушать в течение дня многочисленные «бис» «Рабочего гимна» в исправленном издании и, кроме того, лицезреть свое произведение на страницах нашей печати!..
Комиссар был типичным полицейским служакой, из тех, которые способны на любую гадость для того, чтобы получить повышение или награду; наглые с более слабыми и пресмыкающиеся перед высшими, они в тревожный период, начавшийся после войны, вместе со своим главою, министром внутренних дел, показали всю свою низость.
Скольких из них я видел бледнеющими и заискивающими перед рабочей комиссией в период бурного расцвета рабочего движения! Однажды д’Аванцо сказал мне:
— Полагаю, что и социалистическое правительство будет иметь полицию.
Этот разговор происходил в то время, когда разъяренные рабочие осаждали магазины. Д’Аванцо мудро заботился о… возможном будущем!
— Конечно, — ответил я, — полиция будет нужна, но поумнее той, которую завел Нитти[63].
— Вы думаете, что в Италии не найдется толковых полицейских? Что все так уж и верны Нитти или Джолитти? Служишь, чтобы как-нибудь свести концы с концами.
Сколько подобных заявлений слыхал я в эти чреватые революционными событиями дни!
В один прекрасный день начальник карабинеров нашего городка явился ко мне в парикмахерскую и изнемогающим голосом заявил:
— Так дальше нельзя жить! От кого я должен получать распоряжения? Из префектуры никаких приказов. Не знаю, что и делать… А сколько нарушений за эти дни! Каждый делает, что хочет… Скорей бы уж революция, что ли! Так не может дальше продолжаться!
И ушел.
Приближались перевыборы в палату депутатов. Провинция Кунео имела двенадцать депутатов — все демократы, вернее джолиттианцы. Предстояла тяжелая борьба. Провинция была земледельческой, джолиттианской по преимуществу и клерикальной. Джолитти в начале войны стоял за нейтралитет. Крестьяне, ненавидевшие войну, знали это, и Джолитти ловко использовал свое положение.
