Джон Толанд - Последние сто дней рейха
Черчилль резко возразил, сказав, что он очень надеялся, что Россия получит большие репарации, но он никак не может забыть первую мировую войну, когда суммы оказались гораздо выше, чем могла заплатить Германия.
- Было бы неплохо, - настаивал Сталин, - упомянуть в коммюнике о намерениях заставить Германию заплатить за ущерб, нанесенный странам-союзницам.
И Рузвельт, и Черчилль согласились с таким дополнением, и премьер предложил выпить за маршала.
- Я уже имел поводы произносить этот тост. На этот раз я хочу выпить за маршала Сталина с более теплым чувством, чем на предыдущих встречах, потому что великие победы и слава русского оружия сделали его добрее, чем он был в суровые времена, которые мы пережили. Я чувствую, что, какими бы ни были различия в подходах по некоторым вопросам, у него есть друг в Британии. Я надеюсь увидеть будущее России светлым, процветающим и счастливым. Я сделаю все, чтобы помочь, и уверен, что и президент поступит таким же образом. Было время, когда маршал не питал к нам добрых чувств, и я помню, что и я грубо отзывался о нем, но общая угроза и необходимость сотрудничать вышли на первый план. Огонь войны спалил все разногласия прошлого. Мы чувствуем, что у нас есть друг, которому можно доверять, и я надеюсь, что и у него останутся такие же чувства по отношению к нам. Я молюсь о том, чтобы он увидел свою любимую Россию овеянной славой не только в бою, но и в мирной жизни.
Стеттиниус, которого переполняло чувство торжественности момента, повернулся к Сталину и сказал:
- Если мы будем вместе работать в послевоенные годы, то не будет препятствий тому, чтобы в доме каждой советской семьи появились свет и водопровод.
- Мы уже многому научились у США, - ответил Сталин, даже без тени улыбки.
В этот момент Рузвельт начал рассказывать историю о ку-клукс-клане. Однажды президент торговой палаты маленького южного городка пригласил его на ужин. Когда он спросил, были ли сидящие по обеим сторонам стола еврей и итальянец членами ку-клукс-клана, то хозяин ответил:
- О да. Здесь все в порядке. Их здесь знают все.
По словам Рузвельта, это хорошая иллюстрация к тому, как трудно жить с предрассудками - расовыми, религиозными и другими, если хорошо знаешь людей.
- Очень справедливо сказано, - согласился Сталин.
Стеттиниус подумал, что это был пример всему миру, когда очень разные по своему мировоззрению и темпераменту люди могут найти общую основу для взаимопонимания.
После этого темой беседы стала английская политика и проблемы Черчилля в предстоящих выборах.
- У маршала Сталина гораздо более легкая политическая задача, - с иронией заметил Черчилль. - Ему приходится иметь дело с одной партией.
- Опыт показывает, - ответил с юмором Сталин, - что однопартийное устройство очень удобно руководителю государства.
Атмосфера оказалась легкой и непринужденной до того момента, когда Рузвельт сообщил, что улетает на следующий день.
- Но, Франклин, вы не можете уехать, - стал противиться Черчилль. - Мы на пути достижения огромных успехов.
- Уинстон, у меня имеются другие обязательства, и завтра, как запланировано, я должен отбыть.
Накануне президент сказал Стеттиниусу, что ему придется воспользоваться этим предлогом, чтобы не дать конференции затянуться на долгое время.
- Я также думаю, что для завершения конференции нужно больше времени, - согласился Сталин с Черчиллем. Он подошел к президенту и негромко сказал, что невозможно закончить все дела к трем часам следующего дня.
Рузвельт согласился и перенес отъезд до понедельника.
После ужина президент вернулся в "Ливадию". Утомленный после насыщенного событиями дня, он еще собирался написать две важные записки. Джеймс Бирнс и Эдвард Флинн, два проницательных политика, предупредили его, что в США в его адрес зазвучит жесткая критика, когда станет известно, что Россия получит два дополнительных голоса в ООН, но это поможет, в свою очередь, получить два голоса для Америки.
Рузвельт теперь писал Сталину записку, в которой он откровенно объяснял стоявшую перед ним проблему, и спрашивал, согласен ли Сталин на два дополнительных голоса для Америки в ООН. Затем президент написал такое же письмо Черчиллю и пошел спать.
На следующее утро, 11 февраля, Сталин и Рузвельт показали Черчиллю и Идену свой вариант соглашения по Дальнему Востоку. Черчилль уже собирался подписать документ, когда Иден предложил не делать этого и назвал соглашение "дискредитирующим побочным продуктом конференции" прямо в присутствии Сталина и Рузвельта. Однако Черчилль резко возразил, что пострадает престиж Великобритании на Востоке, если он последует совету Идена, и поставил свою подпись.
Ничто не могло испортить настроение Рузвельту, так как он только что получил ответ на свои два письма по поводу дополнительных голосов. Черчилль дал следующий ответ: "Хочу убедительно заверить, что сделаю все возможное, чтобы помочь в этом вопросе".
Сталин написал: "Я думаю, что можно увеличить количество голосов для США до трех... Если необходимо, то я готов официально поддержать это предложение".
На восьмом, и последнем, заседании в тот день настроение Рузвельта передалось всем. При обсуждении не возникло ни одной проблемы, и подготовка текста коммюнике заняла даже меньше часа. Довольны были все, кроме Черчилля. Он начал ворчать, предсказывая, что в Англии он станет объектом нападок в связи с решением, принятым по Польше.
- Все будут говорить, что мы полностью уступили России в вопросе о границах, да и по Польше в целом.
- Вы серьезно? - изумился Сталин. - Не могу в это поверить.
- Поляки в Лондоне поднимут яростный крик.
- Но их крики заглушат другие поляки, - парировал Сталин.
- Буду надеяться, что вы правы, - хмуро ответил Черчилль. - Больше не будем возвращаться к этому. Все дело не в количестве поляков, а в причине, по которой Британия вытащила меч из ножен. Они скажут, что вы смели единственное конституционное правительство Польши.
Черчилль выглядел подавленным.
- Как бы там ни было, я буду защищать достигнутые договоренности в полную меру своих способностей.
Если Черчилль был немного мрачен, то атмосфера на последовавшем официальном завтраке была совершенно противоположной. Общее настроение сводилось к облегчению, что все прошло так хорошо. Рузвельт был разговорчивым. Так нежно любимая им Декларация об освобожденной Европе с обещанием всемирной свободы и демократии была принята, и Сталин согласился вступить в войну против Японии через два-три месяца после падения Германии.
Гарриман был также доволен. Сталин согласился поддержать Чан Кайши и признать суверенитет Китайского националистического правительства над Манчжурией. Это могло расцениваться как очень крупный дипломатический успех. Относительно Польши посол был уверен, что именно имел в виду Сталин, когда сказал, что обещает свободные выборы. Однако за этим оптимизмом скрывались смутные сомнения, поскольку Гарриман помнил старую поговорку "У русского с первого раза коня не купишь". Проблема, по его мнению, состояла в том, чтобы заставить русских сдержать слово.
