Илиодор - Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)
Распутин слова о своей силе у царей подтверждал всегда делами. Печать и общество очень и очень останавливали свое внимание на законе 9-го ноября, какого года – не помню.
Гермоген, недовольный этим законом, в то время как законопроект Думы и Совета был представлен на утверждение государя, послал из Саратова телеграмму Распутину, бывшему в то время в Петербурге.
В телеграмме той Гермоген умолял «старца»-друга попросить «папу» не утверждать закона, пагубного для народного быта.
Григорий ответил приблизительно такою телеграммою: «Миленький владыка! Не беспокойся, закон я провожу. Он – хорош. Все будет хорошо. Сам после увидишь и узнаешь. Григорий».
Закон вскоре после этого был утвержден. Государь, под диктовку «старца», сделал положительную надпись на докладе о законе.
Если кто желает проверить истинность рассказанного мною факта, то прошу того усердно обратиться в саратовскую телеграфную контору. Там он найдет телеграмму Григория.
2) Всем известно, как вся Россия волновалась, когда печать – и правая, и левая – на все лады обсуждала вопрос об истинных причинах ссылки Гермогена в Жировицкий монастырь, а меня – во Флорищеву пустынь.
Все сходилось на том, что наша ссылка – дело рук «старца» Распутина. Все возмущались этим до крайней степени.
Под влиянием напора общественного мнения Государственная Дума, при обсуждении в 1912 году в феврале или марте месяце сметы Св. Синода, ребром поставила вопрос о личности Распутина в связи с той ролью, какую «старец» играл и играет в делах государственных и церковных.
Дума постановила сделать два срочных запроса о деятельности «старца»: министру юстиции – Щегловитову и министру внутренних дел – Макарову.
Запросы были сделаны.
Но дело как-то враз оборвалось, заглохло, умерло.
Сначала по этому поводу немного недоумевали, потом, как обычно, и забыли о нем, забыли о сделанных запросах.
Я, сидя во Флорищевой пустыни, в темнице, ломал голову: «Почему же это о запросе ничего не слышно?»
Так ничего и не было.
И только в 1913 году, перебирая дневники Лохтиной, я разрешил вопрос о запросах.
Оказывается, что в то время, когда Государственная Дума волновалась, делая запросы, «старец» сидел в Покровском и немыслимыми ковелюгами выводил письмо «папе» и «маме». Копию этого письма, как и многих «знаменитых» писем, Лохтина занесла в свои дневники, по всей вероятности, немного исправив орфографию «старца».
Вот это письмо: «Миленькие папа и мама! Вот бес-то силу берет окаянный. А Дума ему служит; там много люцинеров и жидов. А им что? Скорее бы Божьяго Помазаннека долой. И Гучков господин их прихвост, – клевещет, смуту делает. Запросы. Папа. Дума твоя, что хошь, то и делай. Какеи там запросы о Григории. Это шалость бесовская. Прикажи. Не какех запросов не надо. Григорий».
После этого письма запросы были сняты с очереди и погребены.
3) Когда Австро-Венгрия проводила аннексию Боснии и Герцеговины, то Россия тоже бряцала оружием. Не вмешалась в «воровство» Австрии только по настоянию Распутина.
Григорий об этом говорил так мне: «Вот, брат, при дворе-то было охотников много воевать с Австрией из-за какех-то там земель. Но я, дружок, отговорил папу, потому не время, нужно дома в порядок все приводить».
И войны не было.
Во время Турецко-Балканской войны вопрос о вмешательстве России в распрю славян с турками стоял ребром; все ждали решительных шагов со стороны России в пользу братьев балканских. Но ничего не было. Где причина? Вот она. В то время я был в заключении. Приезжает во Флорищеву пустынь О. В. Лохтина. По обыкновению она стала около окон моей кельи со стороны леса.
– Откуда пожаловала, Ольга? – спрашиваю я.
– Из Покровского, все время там была.
Она развернула свои дневники и начала при стражниках читать, как она проводила время у «старца» в гостях.
Я ее перебил: «Ольга! А читала ты газеты? Как насчет войны?»
– Да что же насчет войны? Дерутся. А взгляд о. Григория на это известен: России никак нельзя вмешиваться, потому что здесь, в доме, не все в порядке; много внутренних врагов.
– Да при чем же здесь взгляд подлеца и мерзавца?! – нарочно подчеркнул я свое отрицательное отношение к «старцу».
Лохтина с видом, что как будто она и не слышала моих цветистых эпитетов по адресу ее «Бога Саваофа», невозмутимо продолжала: «И цари уже поставлены в известность относительно его взгляда. Ослушаться, конечно, не посмеют…»
Россия не вмешалась.
А вот об японской войне сам Григорий, когда я был у него в Покровском, рассказывал мне следующее: «Папа послал Виття куда-то там, не знаю, мир с японцами заключать… Вот я вечером, часов в десять, выхожу из ворот этих, а темь, темь такая! Смотрю я вверх и вижу: Божия Матерь на небе с мечами в руках поворачивается от русских на японцев. Я думаю: значит, теперь мы будем побеждать. Побежал на станцию, отбил на своем языке телеграмму, чтобы папа и мама не заключали мира, а ждали бы меня. Получил ответ, что будут ждать только три-четыре дня, а больше не могут. Я скоро поехал к ним. Но на поезде запоздал, приехал к ним, а Виття уже заключил мир…»
Когда Распутин закончил это чудовищное повествование, присутствовавшая при беседе жена его Прасковья промолвила: «И письмо твое, отец, есть, которое ты нам прислал из Тюмени с извещением, что ты запоздал на поезд».
На мою просьбу показать то письмо она скоро принесла его. Я прочел. Письмо (открытка) было такое: «Тобольской губ. тюменскова уезда покровское новом я сижу вагзале пять часов надо ехать истюмени двенадцеть дьня явшесь вечера долго сидеть всем привет».
Григорий Ефимович Распутин – неофициальный русский царь и патриарх
Я спросил у Распутина позволения взять это знаменитое историческое письмо на память.
«Старец» охотно позволил.
Подлинное письмо то сейчас хранится у меня в документах, относящихся к этой книге.
Думаю, что трудно во всем мире найти такого нормального человека, который бы не удивился такому легкому «старческому» способу разрешения сложных и страшных вопросов о войне, где погибают сотни тысяч, миллионы драгоценных человеческих жизней…
4) Настоящая кровопролитнейшая война начата царем Николаем по «благословению» «старца» – Григория Распутина.
Доказательства таковы.
16 июня Распутин, достигший в то время высшей своей точки влияния на Николая и Александру, отъезжал из Ливадии и, стоя на площадке вагона, провожавшим его высоким господам и таким же дамам говорил: «Ужо увидимся в сентябре месяце и при весьма знаменательных обстоятельствах!»
