Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II
Из сонма духовенства Казанский митрополит Гермоген и Коломенский епископ Иосиф только и протестовали (за что были сосланы); прочие иерархи молчали; Мнишек изъявил согласие.
В Вязьме Марина Мнишек провела со свитою четыре дня в тамошнем дворце, бывшем когда-то собственностью Бориса Годунова, и отсюда тронулась в путь к Москве, к стенам которой прибыла 2 мая. Встреча была пышная, ослепительная и оглушительная: гудели и трезвонили колокола, грохотали пушки, гремела музыка… Народ безмолвствовал и смотрел на будущую царицу и пышный кортеж с тем же любопытством, с каким смотрел бы на заезжих скоморохов. И на этот раз небесное знамение возвестило русским людям близкие бедствия: при въезде Марины в Кремль поднялся точно такой же шквал и вихрь, как год тому назад, при вступлении самозванца в этот палладиум святыни русской. Прибытие иноземных гостей, названных Лжедимитрием к себе на свадьбу, было причиною нового неудовольствия Москвы на царя. Мнишка он поместил в бывшем доме Годунова, а для спутников его отвел квартиры в лучших боярских и купеческих домах Китая и Белого города, выгнав из них хозяев. Сотни поляков, прибывших в Москву, были вооружены да кроме того навезли с собою вместе с запасными нарядами целые обозы оружия…
— У нас на Руси так на свадебный пир не ездят добрые люди! — говорили москвитяне, косясь на поляков.
— Царь хочет им отдать и всю Москву на разграбление, — твердили приверженцы Шуйского, уже умышлявшего на свержение самозванца.
В подтверждение указывали на вооруженные отряды посольской свиты, прибывшей с панами Олесницким и Гонсевским, посланниками королевскими, которым (как гласила народная молва) царь отдаст из рук в руки все русские области от литовской границы до Можайска.
Марина до дня свадьбы поместилась в Новодевичьем монастыре, где под руководством царицы-инокини должна была готовиться к святому таинству миропомазания, изучая уставы православного исповедания. Так было на словах, но на деле оказалось совсем иное. Царь окружил невесту блестящей свитой, музыкантами, искусными поварами, кондитерами, ежедневно навещал ее, просиживая с невестою наедине по целым часам; пиршества, песни, пляски, с утра до ночи не умолкавшие в стенах святой обители, придавали ей вид нечистого притона веселья. За шесть дней до свадьбы (3 мая) царь принимал послов и знатных панов польских. Стадницкий, гофмейстер Марины, говорил ему речь, в которой напомнил о браке деда его, великого князя Василия Ивановича с литвянкою Еленою Глинскою, доказывая, что повторение подобного союза — залог благоденствия России и Москвы. После того Олесницкий чрез Афанасия Власьева представил Димитрию Ивановичу свою верящую грамоту, в которой царь назван был князем. Царь, не приняв грамоты, заметил о неприличии ее редакции и напомнил, что царство русское, по могуществу своему, первое в мире. Олесницкий, со своей стороны, заметил царю, чем он обязан Сигизмунду, и назвал его неблагодарным… Самозванец присмирел и отложил дальнейшее обсуждение этого вопроса до другого времени, так как теперь, по его словам, он озабочен предстоящим бракосочетанием. Это унижение достоинства царского изумило и оскорбило всех присутствовавших русских.
Деятельно занимался царь приготовлениями к свадьбе; на подарки невесте и на пиры в течение недели было им израсходовано свыще 400 000 руб. серебром; самозванец вытягивал из своего царства последние соки, превращая в драгоценные камни, парчи, камки, бархаты, золотую посуду, вкусные яства и напитки кровь и пот своих подданных. Расточительность его не напоминала даже роскоши цесарей римских или восточных халифов, она низводила царя на степень разбойника, грабящего чужие сокровища. Думая удивить народ своей щедростью, он только возбуждал в нем ненависть и презрение. У него недостало настолько такта и благоразумия, чтобы хотя наружно оказы- вать уважение к нашим вековым обычаям, тесно связанным с уставами церкви. Днем бракосочетания своего с Мариною самозванец назначил четверг 8 мая — канун праздника св. Николая-чудотворца, соединив с брачным торжеством торжество венчания Марины на царство. Она без формального перехода в православие была помазана миром и приобщилась св. тайн в Успенском соборе… «Да какой же она веры?» — говорил народ в недоумении. За свадьбою следовали пиры, балы, маскарады, на которых особенно отличались поляки пьянством, — ловкостью и бесчинствами. Королевские посланники обходились с державной четой будто с новобрачными холопами; отсутствующее величие заменяла безумная роскошь; но при этой обстановке только ярче выступала нравственная грязь самозванца. Не верим глазам, читая в летописях о выходках поляков в Москве в течение недели брачных пиршеств их венценосной креатуры! Пьяные, бродя по улицам, они рубили прохожих, стреляли из пистолетов, грабили лавки, насиловали девиц, женщин — и все это безнаказанно сходило им с рук, так как царь не желал, да и не смел прекословить людям, в которых надеялся в случае надобности, т. е. мятежа, найти своих защитников… Положение его в это время действительно было отчаянное: русские его ненавидели, поляки — презирали, и чувств своих к самозванцу не скрывали ни те, ни другие. Заговор к низвержению Лжедимитрия, организуемый Василием Шуйским, подобно громадному подкопу, разветвлялся по всей Москве, а расстрига между тем пировал, пьянствовал, плясал на этом подкопе!
Во дворце шли пиры да балы, а в доме Шуйского по ночам происходили сборища бояр-заговорщиков, решавших участь самозванца И всех его приверженцев. Последние, и в числе их Басманов, предостерегали царя от грозившей ему опасности; советовали принять свои меры, но он смеялся им в ответ, говоря, что вся Москва в его руках.
16 мая, накануне переворота, жители Москвы уже запаслись порохом и оружием; гостиный двор был заперт. В ночь прибыло в город из окрестных селений до 18 000 русского войска, и все ворота Кремля были заняты приверженцами Шуйского. Роковая ночь Москвы с 16 на 17 мая во многих чертах напоминает Варфоломеевскую — в Париже.
Граждане Москвы точно так же, как и жители столицы Франции, особенными знаками помечали дома, в которых жили поляки; стрельцы, одержавшие почетные караулы при именитых панах, были с заговорщиками заодно. В эту ночь в Москве покоились сном только те, которым на заре суждено было заснуть навеки.
В четвертом часу ясного утра 17 мая 1606 года раздался набат сперва в церкви св. Илии, близ гостиного двора, а затем и по всему городу. На Красную площадь со всех концов стекались воины, горожане, чернь, группируясь в числе многих десятков тысяч вокруг бояр и вельмож, одетых в бранные доспехи… Обложили Кремль, Спасские ворота распахнулись настежь, и в них во главе восставшего народа въехал Василий Шуйский с мечом в одной руке и крестом в другой. Приложась в Успенском соборе к иконе Владимирской Божией Матери, он, указывая на дворец, крикнул народу:
