Автор неизвестен Биографии и мемуары - Знаменитые авантюристы XVIII века
— Где я? Куда меня запирают? Боже, какая тут жара и духота, какой смрад! С кем я тут буду?!
Лоренцо, видя Казанову в чем мать родила, попросил его одеться и выйти на минуту в другую каморку, пока принесут кровать и вещи нового узника. Лоренцо, очевидно, ничего не заметил и ничего не подозревал. Казанова, убедившись в этом, перевел дух. Тюремщик между тем хлопотал в каморке и, по обыкновению, болтал; он успокаивал узников, что воздух сейчас освежится, что дурной запах ничего не значит. «Это от масла!» — заметил Лоренцо как бы мимоходом. Казанова вздрогнул от этого слова; ему стало ясно, что еврей-ростовщик выдал тюремщику секрет импровизированной лампы. Но Лоренцо, видимо, решился допустить эту поблажку узнику; он, быть может, не хотел с ним ссориться из-за пустяков, хотел выразить этим признательность за денежные подачки, которые ему перепадали от Казановы.
Между тем, когда Казанова вышел в соседнюю каморку, новоприбывший, взглянув на него, тотчас его узнал и окликнул по имени. Казанова тоже узнал его; это был очень милый, светский человек, аббат Брессан, духовник графа Фенароло. Они с радостью приветствовали друг друга.
Когда тюремщики ушли, Брессан рассказал историю своего ареста. Повод был политического свойства. Брессан беседовал с австрийским посланником, и хотя беседа была невиннейшая по существу, но в ней случайно были подслушаны два-три слова, которые могли показаться подозрительными. Эти слова были подслушаны, переданы инквизиции и вменены в государственное преступление. В то время венецианское правительство было чрезвычайно щепетильно по этой части и ревниво следило за всеми сношениями венецианских граждан с представителями иностранных держав. Во всяком случае, политическое грехопадение Брессана было совершенно ничтожное, и его выпустили через неделю.
— Вы счастливее меня, — сказал ему Казанова, выслушав его рассказ, — вы хотя наверное знаете, за что вас посадили, а я до сих пор ничего не ведаю о своих преступлениях.
Тогда Брессан сообщил о слухах, ходивших в городе насчет причин заключения Казановы. Одни говорили, что он основал новую секту; другие сваливали все на совращение им в атеизм каких-то молодых людей; третьи уверяли, что главною причиною ареста была вражда Казановы к некоему несчастному драматургу, аббату Кьяри, пьесы которого наш герой усердно освистывал, а этот Кьяри был родственником или приятелем одного из инквизиторов, Антонио Кондульмера. Все это имело внешний вид правды, но Казанова утверждает, что если бы все это потрудились разобрать судебным порядком, то немедленно убедились бы в совершенной пустячности всех этих обвинений.
После освобождения Брессана, с которым Казанове было отрадно отвести душу, оцепеневшую в одиночестве, наш узник вновь с жарой принялся за свою работу. К 23 августа все было кончено и готово. Оставалось бежать. Казанова назначил днем для исполнения своей отчаянной попытки 27-е число, день св. Августина. В этот день собирался ежегодно Великий совет и, значит, зал bussola, через который ему предстояло выйти, будет стоять пустой.
В полдень 25-го числа вдруг послышался знакомый грохот замков. Казанова помертвел от ужаса и отчаяния. Очевидно, шли к нему и, вероятно, вели нового заточника в его камеру. Значит, опять надо отложить исполнение плана, а на какое время? И что может произойти за это время?
Но вот вошел Лоренцо. Он был один, и его глупая физиономия сияла радостью. Новый прилив ужаса у бедного Казановы. Что если он принес ему весть об освобождении, а тут вдруг откроют его работу и за попытку к побегу снова запрут?
— Вставайте и идите за мной, — сказал ему Лоренцо.
— Подождите, я оденусь, — пробормотал Казанова, не успевший еще ничего понять и осмыслить.
— Не стоит! — сказал Лоренцо. — Вам придется только переселиться в новую камеру, светлую, просторную, на окна которой вы можете любоваться на Венецию.
Глава XII
В новой камере. — Ярость Лоренцо и его мщение. — Казанова входит в сношение с другим заключенным, патером Бальби. — Переговоры о бегстве вдвоем. — Каким путем Казанова передал Бальби свое долото. — Новый компаньон по заключению у Казановы — предатель Сорадачи.
Казанове в этот роковой день было суждено переходить от одного ужаса к другому. Это был самый страшный день в его жизни.
Известие о переводе, сообщенное ему тюремщиком, подняло у него волосы дыбом. С отчаянием ухватился он за последнее средство спасения.
— Скажите секретарю, что я благодарю его за эту милость и умоляю его оставить меня в этой камере, — сказал он Лоренцо.
— Вы с ума сошли! — воскликнул Лоренцо. — Вас берут из ада и ведут в рай, а вы упираетесь! Идите, идите, поднимайтесь, давайте руку! Ваши вещи и книги сейчас перенесут.
Лоренцо, надо полагать, счел Казанову за больного и потому распорядился, чтобы прежде всего перенесли его кресло. Он ужасно этому обрадовался, потому что его долото было спрятано в кресле. Как он жалел о своей лазейке, о своих потерянных трудах!
Опираясь на Лоренцо, весело болтавшего дорогою, он отправился с ним по коридорам, спустился по лестнице, потом прошел через большой светлый зал и опять вступил в небольшой коридор. В конце этого коридора и находилась новая камера, в которую его пересаживали.
Камера была в самом деле гораздо лучше, просторнее, выше. Большое окно с решеткою выходило в коридор, а напротив окна камеры приходились два наружных окна, тоже с решетками, и через них открывался действительно прекрасный вид на Венецию до самого Лидо. Но в те минуты Казанове было, разумеется, не до красивых ландшафтов. Он только впоследствии оценил все достоинства нового помещения. Когда открывали окна, то с моря тянул в камеру прелестнейший, освежающий воздух, составлявший истинное наслаждение для заключенных.
Как только вошли в камеру, Лоренцо тотчас велел поставить кресло и усадил в него Казанову, потом отправился за прочими вещами. Он знал, что лишь только сдвинут с места кровать, сейчас же увидят его работу. Он знал, что будет гроза, но ждал ее с тупым равнодушием. Одно только давило его, одно не выходило у него из головы — что весь его труд, все планы, все мечты, все надежды на свободу рушились, и Бог весть теперь когда можно будет вновь приняться за их осуществление. Как горько он каялся, что отложил исполнение своего плана до 27-го числа! Ведь уже все было готово, к чему же он медлил?..
Он сидел и ждал. Скоро пришли двое сторожей с его кроватью. Они установили кровать и пошли за другими вещами. Казанова сидел и ждал. Время шло и шло, а никто к нему не являлся, несмотря даже на то, что дверь камеры была отперта. Казанова понял, что они там теперь наткнулись на его лазею и перерывают все его вещи, перетряхивают по сто раз каждую вещь, отыскивая орудие, которым он работал. Он старался по возможности успокоиться, привести свой дух хоть в некоторое равновесие, чтобы встретить грозивший ему удар.
