Тур Хейердал - По следам Адама
Так прекратила свое существование фабрика по производству магниевого порошка. Но я получил другую работу.
К тому времени мы уже перебрались в принадлежавший Лепсо летний домик возле озера Эрроу. Цивилизация была далека, под полом у нас жили скунсы, и мне приходилось вставать затемно, под вой койотов, и добираться до работы сначала на велосипеде, потом на лодке, а уж затем на автобусе. Я так и не пробился в число заводской аристократии, но зарабатывал достаточно, чтобы полностью расплатиться за кредит с пароходным агентом в Ванкувере. Затем я купил билет на автобус и отправился через границу, в Нью-Йорк, чтобы в Генеральном консульстве Норвегии предложить свои услуги родной стране.
Королевская семья Норвегии и все правительство нашли убежище в Англии. Там же разместилось и армейское начальство, которое собирало моряков и беженцев из Норвегии, готовых сражаться в одних рядах с союзниками. В ожидании ответа я устроился на временную работу табельщиком в доках Балтимора. Это была непыльная сидячая работенка, которая заключалась в проверке нарядов кто из докеров работал над пропеллером, кто — над корпусом, а кто возводил надстройку строящегося корабля. В то время как другие готовили корабли к спуску на воду, я с чистой совестью мог целыми днями читать книги по американской антропологии. Я посетил двух профессоров в университете Джона Хопкинса и получил от них подробный список литературы по интересовавшему меня вопросу. Оба ученых мужа нашли время, чтобы терпеливо выслушать табельщика из доков, который почему-то прочитал много научных книг. Профессор Рут Бенедикт первой дала мне очень важную подсказку. Очевидно, полинезийцы пришли из региона, где господствовало иерархическое общество, возглавляемое обожествляемым королем-первосвященником. Это было очень существенное наблюдение, связывавшее племена Полинезии с их соседями из Мексики и Перу.
Тем временем я перевез в Штаты Лив с малышами. Бьёрна давно уже следовало окрестить. Вдень, когда мы понесли его в Норвежскую морскую церковь в Балтиморе японцы разбомбили американский флот в гавайской бухте Пирл Харбор. Соединенные Штаты объявили воину Германии и Японии. Я много думал о Терииероо и Теи Тетуа — возможно, на их дома тоже начали сыпаться бомбы.
Конечно, нет ничего хорошего в молчаливых рейдах полинезийских дикарей, когда они убивают дубинками и съедают своих врагов.
Но что бы они сказали, если бы им довелось пережить Пирл Харбор?
Танцы с дьяволом
Любой противник агрессии и насилия одновременно является борцом за свободу. Миролюбивый человек не потерпит, чтобы чужеземцы врывались в его дом и наводили там свои порядки. Когда военное безумие распространяется по миру, как эпидемия чумы, заражая своим дыханием одну страну за другой, в противнике начинаешь видеть само воплощение вселенского зла. Знать, что твоя родина захвачена врагами, само по себе тяжело. Но до нас доходили известия, что наши соотечественники вынуждены питаться листьями и корой деревьев!
Война — это танец с дьяволом. Ненависть к общему врагу гораздо сильнее, чем дружба с теми, кто стоит с тобой по одну сторону баррикад.
Когда я был маленьким, взрослые боялись русских и Красной Армии. Отец не разрешал мне даже смотреть на первомайскую демонстрацию с ее красными флагами. Боязнь новой революции передавалась от одного к другому, как инфекция. Разумеется, во время русско-финской войны весь свободный мир сочувствовал отчаянным ребятам в белом камуфляже, отражавшим нашествие красных орд.
Теперь все изменилось. Уже через неделю после того, как Гитлер совершил роковую ошибку и напал на Россию вместо Англии, слова «Красная Армия» приобрели совсем другой оттенок. Теперь их произносили, словно говорили о красных ангелах, помогающих нам бороться с фашистами. Среди моих знакомых мало кто смог бы внятно объяснить разницу между коммунизмом и нацизмом, и тем не менее Сталин и русские стали нашими союзниками против Гитлера и немцев.
Много лет спустя, когда и Гитлер, и Сталин канули в вечность, я понял, что большинство русских и немцев были против и коммунизма, и фашизма. Я жил на севере Италии, среди бывших врагов, и был благодарен судье, что мне не довелось убить никого из этих замечательных людей. И я не встретил ни одного итальянца, который в свое время защищал фашизм с оружием в руках. Те, кто имел такую возможность, скрывались и делали все, что в их силах, чтобы бороться с тем, что они считали немецкой оккупацией. То есть большинство людей чувствовали одно и то же, и я никак не мог понять, почему же миллионы людей позволили втянуть себя во вторую в двадцатом веке братоубийственную войну?
— У тебя самого есть ответ?
— Разумеется, я сочувствовал тем, кто стремился дать отпор агрессорам, но никогда не связывал слово «враг» с понятием национальности. На самом деле, как только окончилась война, я заключил сам с собой пари, сколько времени пройдет, прежде чем мы лишим русских ангельского чина и вновь пририсуем им дьявольские рога и зубцы. И вот я был с ними рядом под лучами северного солнца, но не замечал ни того, ни другого. Обыкновенные замерзшие солдаты, такие же, как мы, четко усвоившие что форма одного цвета означает врага и в него надо стрелять, а форма другого цвета — друга. И еще они очень хотели вернуться домой, причем желательно целыми и невредимыми, а не по кусочкам.
Если уж искать воплощение воинственного духа, надо обратиться к полинезийцам или индейцам с северо-запада Америки. Они даже избегали пользоваться луком и стрелами, чтобы не отказывать себе в удовольствии заглянуть противнику в глаза, прежде чем хрястнуть его по голове дубинкой такого же образца, что и у него. Мы же предпочитали сбрасывать бомбы на мирные дома в час семейного обеда или запускать от своего порога ракеты, несущие смерть тысячам женщин и детей. Но с другой стороны, мы компенсируем рецидивы собственного варварства тем, что постепенно становимся более гуманными, претворяем в жизнь социальные программы и даже улучшаем условия труда. Лучший пример — мой плавильный заводик в Трайле. Некогда настоящее преддверие ада, царство отравленного дыма и вопиющего неравенства, за последние пятьдесят лет он превратился в образцовое предприятие, на котором работают счастливые люди и даже лес потихоньку возвращается на склоны окружающих холмов.
После наступления мира я так же не хотел становиться профессиональным военным, как не хотел быть профессиональным политиком после того, что я увидел на фабрике в Трайле. Однако, несмотря на то, что я видел, как живут солдаты разных видов войск в разных странах, я пошел по военной стезе. Как и в гражданской жизни, я не сделал захватывающей дух карьеры, но успел побывать в шкуре рядового и офицера. Если бы сейчас мне довелось вновь стоять перед таким же выбором, я предпочел бы трудиться на благо родной страны самостоятельно и независимо от других, нежели влиться в ряды тех, кто носит форму и отдает или получает приказы. По собственному опыту я знаю, что не очень-то мудро поступает тот, кто высказывает свое мнение людям в погонах и начищенных сапогах.
