Вальтер Беньямин - Московский дневник
17 января.
Самым важным в моем вчерашнем визите к Бассехесу было то, что мне удалось уговорить его помочь мне с улаживанием формальностей при отъезде. Он попросил меня зайти за ним в понедельник пораньше. Я пришел, а он был еще в постели. Было нелегко его поднять. Когда мы оказались, наконец, на Триумфальной площади, была уже четверть первого; а я пришел к нему в одиннадцать. До того я выпил в привычной маленькой кондитерской кофе и съел пирожное. Это было хорошо, потому что из-за массы дел я остался в этот день без обеда. Сначала мы пошли в банк на Петровке, потому что Бассехес хотел снять со счета деньги. Сам я поменял деньги и оставил лишь 50 марок. После этого Бассехес потащил меня с собой в какой-то маленький кабинет, чтобы представить меня банковскому начальнику, с которым он был знаком. Это был д-р Шик, заведующий зарубежным отделом115. Этот человек очень долго жил в Германии, учился там, без сомнения происходит из очень богатой семьи и наряду с профессиональной деятельностью всегда интересовался искусством. Он читал мое интервью в «Вечерней Москве». Оказалось, что в свои студенческие годы в Германии он был лично знаком с Шеербартом. Так что контакт установился тут же, и короткий разговор закончился приглашением на обед на 20-е. Потом на Петровку, где я получил свой паспорт. После этого на санях к Наркомпросу, чтобы проштамповать мои документы для пересечения границы. Наконец, в этот день удалось важное для меня дело: я еще раз уговорил Бассехеса сесть в сани и поехать со мной в государственный универмаг ГУМ в Верхних торговых рядах, где продавали кукол и всадников, о которых я мечтал. Мы скупили все, что еще оставалось, и десять лучших я отобрал себе. Штука стоила всего 10 копеек. Моя наблюдательность меня не обманула: в лавке нам сказали, что эти игрушки, которые делают в Вятке, в Москву больше не поставляют: на них нет спроса. То есть то, что мы купили, было последним. Бассехес купил еще домотканого полотна. Он отправился со своими пакетами обедать в «Савой», в то время как у меня время было только для того, чтобы оставить все покупки дома. Было уже четыре часа, и мне пора было к Асе. Мы недолго оставались у нее в комнате, а потом пошли к Райху. Маня была уже там. Но таким образом у нас опять было несколько минут, чтобы побыть одним. Я попросил Асю прийти вечером ко мне – до половины одиннадцатого я свободен – и она обещала прийти, если получится. Райху было намного лучше. О чем мы говорили у него, не помню. Около семи мы ушли. После ужина я напрасно ждал Асю и в четверть одиннадцатого поехал к Бассехесу. Но и там никого не было. Мне сказали, что он весь день не появлялся. Журналы, которые там лежали, были мне либо уже известны, либо противны.
Неизвестный фотограф. Без названия (Дирижабль над Красной площадью). До 1935 г.
Я уже собирался, прождав полчаса, спускаться вниз, как появилась его подруга и – почему, толком не знаю, может быть, она не хотела идти с ним в клуб одна, – стала настойчиво просить подождать еще. Я остался. Потом пришел и Бассехес; ему пришлось выслушать речь Рыкова на конгрессе Авиахима116. Я попросил его заполнить мою анкету на получение выездной визы, а потом мы пошли. Уже в трамвае меня представили какому-то драматургу, пишущему комедии, который тоже ехал в клуб. Только мы нашли столик в переполненном зале и сели за ним втроем, как выключили свет, что значило: начинается концерт. Пришлось встать. Я вышел с Бассехесом в холл. Через несколько минут появился – в смокинге, только что с ужина, который давала крупная английская компания в «Большой Московской», – немецкий генеральный консул. Он пришел, потому что назначил здесь свидание двум дамам, которых там встретил. Но поскольку они не пришли, он присоединился к нам. Некая дама – якобы бывшая княжна – пела очень красивым голосом народные песни. Я то стоял в темном обеденном зале, у прохода в освещенный музыкальный зал, то сидел в холле. Кое о чем я поговорил с генеральным консулом, который был очень обходителен.
Александр Родченко. Госэлектротрест. Бюст Ленина в партийном кабинете. Начало 1930-х гг.
Но его лицо было грубым, лишь поверхностно затронутым интеллектуальным влиянием, и он вполне подтверждал впечатление, которое сложилось у меня о немецких представителях за рубежом после морского путешествия и встречи с Франком и Цорном, походившими друг на друга, как близнецы. Ели мы уже вчетвером, потому что к нам подсел и секретарь посольства, и мне было очень удобно его наблюдать. Еда была хороша, снова водка на травах, закуска, два блюда и мороженое. Публика была самого худшего толка. Мало художников – любого рода, – но зато много «нэповской буржуазии. Примечательно, насколько эта новая буржуазия не находит ни малейших симпатий даже у иностранных представителей – если судить по словам генерального консула, которые в этом случае показались мне честными. Вся убогая натура этого класса проявила себя в последовавших танцах, которые были похожи на малопривлекательные провинциальные танцульки. Танцевали очень плохо. К сожалению, из-за любви подруги Бассехеса к танцам развлечение затянулось до четырех часов.
От водки я засыпал, кофе меня не взбодрил, и к тому же тело мое болело. Я был рад, когда наконец оказался в санях и поехал в гостиницу; около половины пятого я был в постели.
18 января.
До обеда я навестил Райха в Маниной комнате. Нужно было ему кое-что отнести. Вместе с тем я пришел, чтобы дружеским поведением уладить трения, возникшие между нами перед тем, как он заболел. Внимательно слушая проспект его книги о политике и театре, которую он надеется издать в каком-то русском издательстве, я завоевал его расположение. Попутно мы обсудили план книги о театральных сооружениях, которую он мог бы написать с Пёльцигом117 и которая теперь, после многочисленных работ о сценографии и театральном костюме, наверняка была бы встречена с большим интересом. Прежде чем уйти, я сходил на улицу и купил ему сигарет, а также взялся сделать кое-что для него в доме Герцена. После этого я пошел в Исторический музей. Там я провел больше часа в необычайно богатом собрании икон, где было также множество поздних работ XVII и XVIII веков. Как же много времени требуется Христу-младенцу, чтобы обрести свободу движения на руке матери, достигаемую только в определенное время. И опять-таки столетия требуются, чтобы рука Младенца и рука Богородицы встретились: у византийских художников они только направлены друг к другу. Я быстро прошел после этого археологическое отделение и задержался еще только перед несколькими досками с Афона. Выходя из музея, я несколько приблизился к разгадке тайны поразительного воздействия, которое оказал на меня Благовещенский собор118, это было мое первое значительное впечатление в Москве. Дело в том, что когда подходишь к Красной площади со стороны площади Революции, то она немного поднимается вверх, так что купола собора выплывают постепенно, как из-за горы. В этот день была солнечная хорошая погода, и я снова испытал радость при виде собора. В доме Герцена я не смог получить деньги для Райха. Когда я в четверть пятого появился перед Асиной дверью, внутри было темно. Я дважды тихо постучал и, не получив ответа, пошел в комнату отдыха, чтобы подождать. Я почитал «Nouvelles Litteraires». Но когда и четверть часа спустя никто не ответил, я открыл и никого не обнаружил. Расстроенный тем, что Ася ушла так рано, не дождавшись меня, я пошел к Райху, чтобы все-таки попытаться договориться с ней на вечер. Я собирался пойти с ней в Малый театр, но Райх мне все испортил, высказавшись утром против. (Когда я потом действительно получил билеты на этот вечер, мне нечего было с ними делать.) Наверху я даже не разделся и был молчалив. Маня снова что-то объясняла, необычайно энергично и кошмарно громким голосом. Она показывала Райху статистический справочник. Неожиданно Ася повернулась ко мне и сказала, что в прошлый вечер она не пришла ко мне, потому что у нее очень болела голова. Я лежал на софе в пальто и курил маленькую трубку, которой все время пользовался в Москве.
