Вальтер Беньямин - Московский дневник
Он не мог больше жевать. Десна раздулась, и вскоре образовался нарыв. Тем не менее он заявлял, что должен пойти в этот вечер в немецкий клуб. Дело в том, что он был назначен посредником между немецкой группой МАППа113 и московскими культурными представителями поволжских немцев. Когда потом мы оказались в вестибюле одни, он сказал мне, что температура у него тоже есть. Я потрогал его лоб и сказал, что он никак не может идти в клуб. Тогда он послал меня, чтобы я сообщил о его болезни. Находился клуб неподалеку, но меня встретил такой ледяной пронизывающий ветер, что я едва продвигался. А дом этот я так и не нашел. Изнеможенный, я вернулся домой и остался.
16 января.
Для отъезда я выбрал пятницу, 21-e число. Из-за близости этого срока мои дни стали очень напряженными. Нужно было успеть уладить еще много дел. На воскресенье я наметил две вещи.
А именно не только встретиться в час в театре Пролеткульта с Гнединым, но и успеть до этого в музей живописи и иконописи (Остроухова)114. Первое из моих намерений в конце концов удалось осуществить, второе – нет. Снова было очень холодно, окна трамвая покрылись толстой коркой льда, так что сквозь них ничего не было видно. Сначала я порядком проехал остановку, на которой должен был выйти. Пришлось ехать обратно.
В музее мне повезло, что хранитель, которого я там застал, говорил по-немецки и провел меня через собрание. На нижний этаж, в котором располагались русские картины конца прошлого и начала этого века, у меня под конец осталось всего несколько минут. Я сделал правильно, что сначала поднялся в отдел икон. Он находится на втором этаже в красивых светлых помещениях невысокого дома. Владелец этой коллекции еще жив. Революция ничего не изменила в его музее, он был, правда, национализирован, но владельца оставили в нем в качестве директора. Этот Остроухов – художник и первые картины приобрел сорок лет назад. Он был миллионером, много ездил и собирался перейти к коллекционированию ранней русской деревянной скульптуры, когда началась война. Старейшая вещь в его коллекции, византийское изображение святого, сделано восковыми красками на деревянной доске, оно было написано в шестом веке. Большая часть икон относится к пятнадцатому и шестнадцатому векам. С помощью моего гида я познакомился с основными различиями строгановской и новгородской школ и получил кое-какие объяснения по иконографии. Впервые я заметил аллегорию побежденной смерти у подножия креста, так часто встречающуюся на русских иконах. На черном фоне (словно отражение в темной болотной луже) – череп. Другие иконографические достопримечательности я увидел через несколько дней в собрании икон Исторического музея. Такие, как натюрморт из орудий пыток, разложенных у алтаря, а по алтарю по прелестной розовой ткани разгуливает святой дух в виде голубя. Потом две ужасные рожи с сияющими венчиками по обе стороны от Христа: это явно два разбойника, изображенные таким образом как попавшие в рай. Другое изображение – трапеза трех ангелов, встречающееся достаточно часто, с представленным на переднем плане уменьшенным и словно схематическим закланием агнца, – было мне непонятным. Разумеется, совершенно недоступны моему пониманию сюжеты изображенных на иконах легенд. Когда с довольно холодного второго этажа я спустился вниз, в камине уже разожгли огонь, и немногие сотрудники собрались у камина, чтобы провести вместе выходной. Я бы с удовольствием остался, но мне надо было выходить на холод. Последняя часть пути, от телеграфа – там я вышел – и до театра Пролеткульта была ужасна. После чего я час простоял в вестибюле. Но мое ожидание было совершенно напрасным. Через несколько дней я узнал, что в том же помещении был Гнедин и ждал меня. Уж и не знаю, как это могло случиться. То что я, обессиленный и при моей плохой памяти на лица, мог не узнать его в пальто и шапке, можно себе представить, но чтобы то же самое произошло и с ним – невероятно. Тогда я поехал обратно, сначала я хотел пообедать в нашем обычном воскресном погребке, но проехал нужную остановку и почувствовал такую усталость, что решил вместо того, чтобы идти пешком, просто обойтись без обеда. Но потом, у Триумфальной площади, я собрался с духом и открыл дверь какой-то не известной мне столовой. Она выглядела вполне гостеприимной, а еда, которую мне принесли, оказалась неплохой; борщ, правда, не шел ни в какое сравнение с тем, что мы привыкли есть по воскресеньям. Так я выиграл время для отдыха перед тем, как прийти к Асе. Когда она сразу сказала мне, что Райх болен, я не удивился. Он еще накануне пошел не ко мне, а в комнату Асиной соседки по санаторию. Теперь он лежал не вставая, и вскоре Ася с Маней пошли его навестить. Я расстался с ними у санатория. Тут Ася спросила меня, что я делаю вечером. «Ничего, – сказал я, – буду дома». Она ничего не ответила. Я пошел к Бассехесу. Его не было, лежала записка, в которой он просил подождать его. Это меня устраивало; я сидел в кресле спиной к теплой печке, попросил чаю и просматривал немецкие журналы. Прошел час, прежде чем он пришел. Но потом он попросил меня остаться на вечер. Я стал нервно соображать. С одной стороны, я хотел знать, каким будет этот вечер, на который был приглашен еще один гость. Бассехес тоже будет, так что я смогу получить от него некоторые пояснения к русскому фильму. Наконец, я рассчитывал на ужин (в этом ожидании я был обманут). Сообщить Асе по телефону, что я остаюсь у Бассехеса, не получалось, в санатории никто не отвечал. Наконец, туда послали нарочного. Я боялся, что он опоздает, хотя я и не знал, собирается ли Ася ко мне. На следующий день она сказала, что собиралась. Но, во всяком случае, письмо застало ее вовремя. Я написал: «Милая Ася, вечером я у Бассехеса. Завтра я приду в 4 часа. Вальтер». «Я» и «у» я сначала написал вместе, затем раздел их косой чертой. Поначалу Ася не разобрала, что я написал, ей показалось «жду Бассехеса». – Потом появился д-р Кронекер, сотрудник большой русско-австрийской компании. От Бассехеса я слышал, что он социал-демократ. Но он произвел впечатление умного человека, он много поездил и говорил со знанием дела. Разговор зашел о боевых отравляющих газах. Сказанное мной об этом произвело на них впечатление.
17 января.
Самым важным в моем вчерашнем визите к Бассехесу было то, что мне удалось уговорить его помочь мне с улаживанием формальностей при отъезде. Он попросил меня зайти за ним в понедельник пораньше. Я пришел, а он был еще в постели. Было нелегко его поднять. Когда мы оказались, наконец, на Триумфальной площади, была уже четверть первого; а я пришел к нему в одиннадцать. До того я выпил в привычной маленькой кондитерской кофе и съел пирожное. Это было хорошо, потому что из-за массы дел я остался в этот день без обеда. Сначала мы пошли в банк на Петровке, потому что Бассехес хотел снять со счета деньги. Сам я поменял деньги и оставил лишь 50 марок. После этого Бассехес потащил меня с собой в какой-то маленький кабинет, чтобы представить меня банковскому начальнику, с которым он был знаком. Это был д-р Шик, заведующий зарубежным отделом115. Этот человек очень долго жил в Германии, учился там, без сомнения происходит из очень богатой семьи и наряду с профессиональной деятельностью всегда интересовался искусством. Он читал мое интервью в «Вечерней Москве». Оказалось, что в свои студенческие годы в Германии он был лично знаком с Шеербартом. Так что контакт установился тут же, и короткий разговор закончился приглашением на обед на 20-е. Потом на Петровку, где я получил свой паспорт. После этого на санях к Наркомпросу, чтобы проштамповать мои документы для пересечения границы. Наконец, в этот день удалось важное для меня дело: я еще раз уговорил Бассехеса сесть в сани и поехать со мной в государственный универмаг ГУМ в Верхних торговых рядах, где продавали кукол и всадников, о которых я мечтал. Мы скупили все, что еще оставалось, и десять лучших я отобрал себе. Штука стоила всего 10 копеек. Моя наблюдательность меня не обманула: в лавке нам сказали, что эти игрушки, которые делают в Вятке, в Москву больше не поставляют: на них нет спроса. То есть то, что мы купили, было последним. Бассехес купил еще домотканого полотна. Он отправился со своими пакетами обедать в «Савой», в то время как у меня время было только для того, чтобы оставить все покупки дома. Было уже четыре часа, и мне пора было к Асе. Мы недолго оставались у нее в комнате, а потом пошли к Райху. Маня была уже там. Но таким образом у нас опять было несколько минут, чтобы побыть одним. Я попросил Асю прийти вечером ко мне – до половины одиннадцатого я свободен – и она обещала прийти, если получится. Райху было намного лучше. О чем мы говорили у него, не помню. Около семи мы ушли. После ужина я напрасно ждал Асю и в четверть одиннадцатого поехал к Бассехесу. Но и там никого не было. Мне сказали, что он весь день не появлялся. Журналы, которые там лежали, были мне либо уже известны, либо противны.
