Николай Раевский - Пушкин и Александрина. Запретная любовь поэта
Прошу тебя, дорогой и добрый Дмитрий, уплатить мне к празднику 1160 рублей, что ты мне остался должен. Деньги у меня кончаются, и я еще не все сделала, что мне нужно.
Пожалуйста, не откажи, мне очень нужно. Теперь, к 1 января ты уже сделал все распоряжения, можем ли мы обратиться к другу Носову? В этом случае снабди нас рекомендательным письмом к молодому человеку и дай его адрес, так как я уже его забыла.
Целую нежно тебя и жену, передай привет твоей свояченице. Таша ко мне присоединяется. Ради бога, пришли 1160 рублей, я боюсь наделать долгов. Крепко целую Доля, я рассчитываю ей написать на днях. Что с моей лошадью, есть ли надежда ее продать?»
Конец ноября. Уже месяц, как сестры живут в Петербурге. За это время Александра Николаевна, видимо, только один раз была с визитом у Карамзиных, а также у Мещерских и дочери Вяземских, Валуевой, ее приятельницы. Была одна, без Натальи Николаевны.
Екатерина Ивановна заранее подготовила почву, и назначение Александры Николаевны фрейлиной к императрице состоялось очень быстро – уже в январе 1839 года. Самый факт появления при дворе имел для Гончаровой большое значение: Александра Николаевна получала определенное положение в великосветском обществе. И то, что императрица подошла к ней на балу и великий князь разговаривал с нею, значило для нее очень многое: этим подтверждалась безупречность ее репутации.
(Январь 1839 г. Петербург)
«Я полагаю, что ты уже вернулся, дорогой Дмитрий и получил мои послания. Умоляю тебя, будь великодушен, пришли мне, пожалуйста, остальные 660 рублей, и напиши, каким образом ты предполагаешь нам выплачивать деньги каждого первого числа месяца. Таше они также нужны, а мы не решаемся обратиться к Носову, так как в прошлый раз он это сделал очень неохотно. Если ты можешь продать мою серую лошадь, сделай это, я тебя прошу. Пошли даже ее в Москву, если нет покупателя поблизости. Мне очень нужны деньги, я наделала много долгов, и так как я бываю теперь в большом свете, у меня много расходов. Графиня Строганова вывозит меня всюду; я уже была на нескольких балах, в театре и прошу тебя верить, что я в высшей степени блистательна. Недавно великий князь Михаил оказал мне честь, подошел ко мне и разговаривал со мною. Таким образом, ты видишь, что я должна поддержать свое положение в свете и вынуждена тратиться на туалеты.
Крепко целую тебя, дорогой братец, а также твою жену. Я надеюсь, что ты не задержишься с присылкой денег. Ради бога также распорядись касательно выплаты по первым числам. Самый нежный поцелуй моему маленькому племяннику».
(Конец января 1839 г. Петербург)
«Дорогой Дмитрий, я в состоянии тебе написать только пару слов, так как совершенно измучена. Вот уже два дня как я танцевала – позавчера у Кочубеев, а вчера у Бутурлиных. На балу у Кочубеев я видела их величества. Императрица соблаговолила подойти ко мне и была очень любезна. Я еще не была при дворе, жду, когда мне назначат день.
Перейдем теперь к вещам самым для меня интересным. Когда же ты пришлешь мне деньги? Меня терзают со всех сторон, мне надо сделать придворное платье, я наделала долгов. В конце концов я больше не могу. Любезный брат, ради бога выведи меня из затруднения, пришли 660 рублей, потом 375 январских и столько же за февраль. Мы уже накануне 1-го числа, и я опасаюсь, что ты пришлешь только январские деньги, что нас совсем не устроит. Таша также просит тебя прислать то, что ей причитается. Надеюсь, ты не рассердишься на меня за мою надоедливость, но я так боюсь запутаться в долгах, уже целый месяц я сижу без гроша. Бога ради, пришли мне всю сумму сразу. Что касается лошади, то Нина тебе, вероятно, говорила о моих условиях. Если ты хочешь мне прислать сначала 400, я тебе ее уступаю. Но если ты будешь тянуть с деньгами, мне нет никакой выгоды тебе ее отдавать.
Прощай, дорогой и добрейший братец, не сердись на меня за мою просьбу. Крепко тебя целую, тысячу приветов твоей жене. Что поделывает мальчуган? Нежный поцелуй Доля».
Как мы уже упоминали, до нас дошло письмо без подписи от 10 апреля 1839 года к Екатерине Дантес за границу. Уже отсутствие подписи указывает на то, что это было лицо, близкое семье Гончаровых. Почти наверное можно сказать, как мы уже предположили, что это была Нина Доля.
«Александрина получила шифр[8] по просьбе тетки-покровительницы. Александрина сделала свой первый выход ко двору в Пасхальное утро. Она выезжает и бывает иногда на балах в театре, но Натали не ездит туда никогда».
Первое время Александра Николаевна, видимо, с удовольствием бывала в обществе и танцевала на балах.
«Мадемуазель Александрина всю масленицу танцевала, – пишет брату в недатированном письме Наталья Николаевна. – Она произвела большое впечатление, очень веселилась и прекрасна как день».
Вечерами сестры часто бывали у тетушки Местр, жившей, как мы уже говорили, этажом выше.
19 сентября 1839 года Ксавье де Местр писал князю Д. И. Долгорукову: «Вечера мы проводим в семейном кругу. Часто две племянницы моей жены – г-жа Пушкина и ее сестра приходят дополнить наше небольшое общество.
Первая из них, вдова знаменитого поэта, очень красивая женщина, а сестра ее, хотя и не так одарена природою, однако, тоже весьма хороша».
Это очень интересное замечание о внешности Алексадры Николаевны, которую почему-то было принято считать некрасивой. Мнение Местра как художника безусловно заслуживает внимания.
Ну а Аркадий Россет? В письмах Александры Николаевны он никак не упоминается, но они, вероятно, встречались в обществе, главным образом у Карамзиных и Валуевых, где она часто бывала и одна, без Натальи Николаевны.
В 1841 году, когда Пушкина с детьми и Александра Николаевна были в Михайловском, Вяземский писал им туда:
«13 июня 1841
…Вчера всевозможные Петры обедали у Валуевых… Хотя Россетый и не Петр, но все-таки считаю не излишним доложить, что и он изволил кушать и даже выпил одну рюмку шампанского, задумавшись с глазами навыкате, и произнес какое-то слово вполголоса. Мне послышалось: Александ… Впрочем, удостоверить не могу».
«9 июля 1841
…Аркадий Осипович Россети очень был тронут нежным воспоминанием одной персоны (тут другая из вышереченных сестриц изволила затянуться пахитоской и сказать: как он мил, этот Аркаша!)»
Вяземский пишет в свойственной ему развязно-шутливой манере, и потому трудно сказать определенно, продолжалось ли ухаживание Россета или уже все было кончено? Полагаем, что за два года, прошедшие со времени возвращения Александры Николаевны в Петербург, Россет имел возможность объясниться окончательно, но он этого не сделал. Вначале Александра Николаевна, возможно, надеялась, что ее новое положение фрейлины будет импонировать Россету. К тому же после двухлетнего пребывания в деревне она, несомненно, расцвела, похорошела (недаром сама о себе говорила: «Я в высшей степени блистательна»). Но… видимо, прежнее чувство Россета уже не вернулось, и отношение его было только дружественным, с легким оттенком ухаживания. Для нас в данном случае важно, что строки Вяземского являются подтверждением слов Натальи Николаевны о когда-то бывшем увлечении Россета ее сестрой.
