Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна
«Эйлин была человеком простым, но обладала выдающимся умом».[93] Ее брат служил директором школы, однако именно Эйлин стала прототипом одной из Агатиных умных, тонких, энергичных учительниц. «Она была первым встретившимся мне человеком, с которым я могла обсуждать идеи». У самой Агаты был иной склад ума, более переменчивый и разбросанный; хотя она и имела твердые убеждения, в ее писательской власти было подвергать их сомнению. Она не доверяла концепциям, теориям и идеологиям, придерживаясь того мнения, что человеческая натура в них не укладывается, но с Эйлин любила поговорить на эти темы. Вероятно, именно благодаря непривычной свободе, которую предполагала их дружба, появился этот монолог в первом романе Агаты «Снег над пустыней». Розамунда Воган, которая привыкла измерять собственную значимость исключительно по мужской шкале ценностей, вдруг начинает говорить новым и абсолютно честным женским голосом:
«Кажется, общепринятое мнение состоит в том, что каждая женщина старается дорасти до идеального представления о ней мужчины и что она должна быть благодарна ему за подобную идеализацию. В этом нет ни грана правды! Женщина как минимум презирает всякого, кто не способен разглядеть ее такой, какая она есть!.. О! Она устала, ей надоело, ее тошнит от того, что ею восхищаются за несуществующие, воображаемые качества!
Я не помесь ангела с сестрой милосердия. Как я могу уважать того, кто так обо мне думает? У меня есть кое-какие достоинства. Почему бы не восхищаться ими?»
Подобные мысли смутно бродили в голове девятнадцатилетней Агаты, когда она танцевала в своих розовых платьях, флиртуя, как того требовали приличия, с партнером, однако где-то в глубине души она ощущала желание иной жизни, истинного освобождения. Но в юности она была слишком счастлива, чтобы придавать этому значение. Она не испытывала потребности «быть самой собой» в современном смысле выражения. «Ты очаровательна, интересна и мила для всех, — писал ей Арчи, и это было именно то, что она хотела услышать. — Ты очаровательна и совершенна во всех смыслах». Если он так считал, потому что Агата сумела предстать перед ним как недостижимый идеал, то и хорошо; она знала, что он не написал бы такого девушке, которая выглядит и говорит, как Эйлин Моррис. Агата наслаждалась своей исключительной привлекательностью, своим женским успехом, несмотря на соблазн более мощного интеллекта Эйлин.
Ирония состоит в том, что карьеру сделала не Эйлин, а Агата, — и это несмотря на отсутствие официального образования, безразличие к идее равенства полов и полную удовлетворенность своим status quo. Но именно Агатино пренебрежение к общепринятому мнению о том, каким должен быть ее образ мыслей, позволило ей в конце концов проявить такой удивительный и уникальный талант.
Разумеется, она наблюдала, слушала и впитывала. Она испытывала влияние сильных личностей: матери, Мэдж, Эйлин. Ее ранние работы несут на себе печать тех авторов, которых она читала: По, Синклер, Д. Г. Лоуренс.[94] «Я пробовала все, как все».[95] Тем не менее в определенном смысле Агата обладала защитой от посторонних влияний. Всю жизнь она игнорировала — если не считать отдельных частных случаев — любые советы относительно ее сочинений. Она с редким упорством доверяла лишь собственной интуиции.
Быть может, Агата и сама не совсем понимала, что делает: почему она, веселая молодая девушка, ведущая жизнь, полную бесконечных удовольствий, в то же время ищет уединения, чтобы писать рассказы, стихи и даже роман; почему, будучи без ума влюбленной в молодого человека, за которого мечтала выйти замуж, она честолюбиво стремится опубликовать написанное? Для нее самой в этом не было никакого противоречия. В наши дни женщины разрываются между работой и частной жизнью, между личным и общественным, между индивидуальностью и биологией. Агате такое даже в голову не могло бы прийти. В ней было простодушие, которое помогало разрешать собственные сомнения.
Однако в письме Идена Филпотса, так благосклонно отозвавшегося о «Снеге над пустыней», содержался намек на конфликты, которые могли возникнуть в будущем. Агата показала ему свой следующий рассказ, «Коль так ты непреклонна», названный цитатой из «Ланселота и Элейн» («Королевские идиллии» Теннисона). Рассказ не сохранился, но произвел на Филпотса такое впечатление, что он удостоил Агату удивительным письмом:
«Что касается Вашей работы, то все идет более чем хорошо, и если жизнь Ваша сложится так, что в ней будет место для искусства, и если Вам достанет смелости вступить в эту трудную борьбу и найти в ней свое место, то Вы победите, ибо способностей у Вас для этого достаточно. Я никогда не делаю предсказаний, однако считаю: коль Вы так пишете сейчас, то можете пойти далеко. Впрочем, из очень многих людей жизнь выбивает желание заниматься искусством, и в будущем обстоятельства могут повести Вас не по трудной его стезе, а по какой-нибудь другой. Покойная миссис Крейджи[96] была едва ли не единственной известной мне женщиной, которая всегда упорно занималась литературой, потому что ей это нравилось. Впрочем, и обстоятельства жизни сложились так, что подтолкнули ее к этому».[97]
Предсказание Филпотса было знаменательным, хотя и не совсем в том смысле, какой он в него вкладывал. Блаженное состояние, в котором жизнь и искусство сосуществуют, в конце концов действительно наступило для Агаты, когда весь ее мир словно перевернулся в 1926 году. Потом они разделились. Мечты и восторги воображения больше никогда не вплетались в ее жизнь — только в книги. Как Вернон Дейр из ее первого романа «Хлеб великанов» или Перл Крейджи, чей брак потерпел сокрушительное фиаско, Агата вступила на «трудную стезю искусства». Ей определенно предстояло стать писательницей и случайно — работающей и самостоятельно обеспечивающей себя женщиной, ведущей жизнь, несравнимо отличную от той, к какой она была подготовлена спокойным камерным воспитанием.
Девушка, мечтавшая выйти замуж за Арчи Кристи, ничего подобного не ожидала — ни сном ни духом. «У меня было нормальное безмятежное представление о семейной жизни», — сказала она в интервью почти шестьдесят лет спустя. И в «Автобиографии» она описывает свою влюбленность в Арчи очень просто: молодая девушка, такая же, как любая другая, в поисках пары находит Своего Мужчину — милая и вполне заурядная история.
Но тонкая витиеватая проза «Неоконченного портрета» показывает, что Арчи затронул более глубокие струны в ее душе. Он во всех смыслах оказался осуществившейся мечтой Агаты, он воплощал в жизни ее несбыточные грезы: «Нечто, чего ты желаешь так страстно, что даже не можешь толком понять, что же это такое».[98] Он олицетворял неведомое, тайное, свободное. Она влюбилась в него, потому что чувствовала: жизнь, жизнь с ним, будет похожа на музыкальную пьесу или стихотворение. Она, Агата, станет Изольдой, Элейн («…поцеловал Элейн, как мы ребенка… и на пол перед ним упала дева»[99]).
