Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна
«— Выйти замуж, родить детей — обычная судьба для женщины. Только одна из сотни, а может, и из тысячи, может сделать себе имя и завоевать положение, как вы.
Розамунда улыбнулась в ответ:
— И тем не менее я все равно не более чем несчастная старая дева!»
Книга кончается тем, что Розамунда с радостью отказывается от своего бизнеса ради любви. И Агата, несмотря на свои выдающиеся достижения, всегда будет считать, что карьера — мужское дело («У мужчин мозги для этого гораздо лучше устроены, чем у женщин, вы не думаете?»[92] — типичное для нее замечание) и что истинное предназначение женщины лежит в сфере личного. «То, что я преуспела в качестве жены, позволяет мне чувствовать, что в конце концов я не стала неудачницей в этой жизни», — писала она второму мужу, Максу, в 1943 году.
Итак, в девичестве она никогда не роптала против ограничений, которые наклады вала жизнь в ее кругу: условностей, корсетов, требования говорить тихо или петь, когда хочется, своему плюшевому мишке. В отличие от своей почти современницы Дороти Ли Сэйерс, которая в то время, когда Агата выходила на рынок невест, жевала интеллектуальную жвачку за чашкой какао в Сомервилле, Агата не имела желания вырваться на волю. Воображение ее было безграничным, но творческий огонь горел в жаровне удовлетворенности. В Агате не было ничего от «новой женщины» в духе Бернарда Шоу, решительно шагающей в будущее гендерного равенства, и, несмотря на всю свою любовь к романам Мэй Синклер, она не разделяла ее феминистских взглядов. Агата исключительно далека от бунтарства девушек, подобных Вере Бриттен (учившейся в Оксфорде вместе с Сэйерс), чей «Завет юности» пышет гневом против традиционного доминирования мужчин в тогдашнем обществе.
Это правда, что Агате нравился мужской мир. Она понимала его — за исключением политики; позднее, успешная и самодостаточная, она будет жить в нем, и все же ей всегда нравилось оставаться женщиной, и она никогда не чувствовала себя притесняемой из-за принадлежности к женскому полу. В конце концов, ведь она выросла в матриархате и понимала — как, быть может, не понимали «более умные» девочки, — что женская сила может оказывать себя очень по-разному и что Маргарет Миллер, властвующая в своем домашнем мире, обладала по меньшей мере такой же силой, как женщина, вращающаяся в публичных кругах. Знала она также, что женщине, чтобы быть сильной, не нужно выглядеть таковой. В «Занавесе» суровая молодая женщина-ученый Джудит презирает хрупкую миниатюрную миссис Франклин за ее женские ухищрения. «Она очень глупая женщина», — припечатывает Джудит. Но Пуаро мудро возражает ей: «Она пользуется своими маленькими серыми клеточками тем способом, дитя мое, который вам совершенно неизвестен». Агата никогда не презирала женский пол, даже в самых глупых его проявлениях, хотя иногда испытывала к нему жалость. Всю жизнь она ценила то, чем и сама когда-то обладала и что потом утратила: красоту, физическую привлекательность, естественное обаяние. «Что хорошего в такой женщине?» — говорит один из персонажей «Причуды» о пустоголовой красотке леди Стаббс. И снова Пуаро встает на защиту женщины: «Растению нужны не только корни, но и цветы…»
Агата всегда защищала право на досуг — «Что вы без него?» — и считала, что разумные женщины заслуживают его, если умеют все хорошо организовать и управляют домом повелительным мановением перста, а своими мужчинами — с помощью кроткой улыбки. Но внутри ее таилось глубокое противоречие: высоко ценя ничегонеделание, она стала маниакально трудолюбивой. На самом деле она искренне уважала работающих женщин. Не тех, кто марширует, размахивая феминистским флагом, как политическая деятельница леди Уэстхолм в «Свидании со смертью», заявляющая: «Если чему-то предстоит свершиться, помяните мое слово, свершат это женщины». Нет, Агата обожала таких слуг, как кухарка Джейн, которая не моргнув глазом могла приготовить обед из пяти перемен; бедных девушек вроде Мидж из «Лощины», день за днем надрывающихся в каком-нибудь ужасном магазине одежды; обедневших дам наподобие мисс Карнаби из «Авгиевых конюшен», которая служила компаньонкой («Я отнюдь не умна, и профессии у меня нет, и старею я — и так боюсь будущего…»); женщин, ищущих работу, особенно учительниц. В своем оксфордском «Обеде в честь бывших выпускников» Дороти Ли Сэйерс дала понять, что жизнь тяготеет к целибату. Агате это было чуждо. Но и таких женщин она всегда описывала с абсолютным уважением: «Жизнь мисс Уильямс была ей интересна, — пишет она о гувернантке из „Пяти поросят“. — Она обладала огромным интеллектуальным и моральным преимуществом строгого викторианского воспитания… она исполняла свой долг на том участке жизненного пути, куда Господь пожелал призвать ее, и уверенность в том, что это воля Божья, заковывала ее в доспехи, делающие неуязвимой для пращей и стрел зла, для недовольства и сожалений».
Позднее, в «Кошке среди голубей», появилась школьная директриса мисс Балстроуд, исполненная «космополитического апломба». Когда в ее школе происходит убийство, она встречает известие о нем стоически, сидя «невозмутимо и неподвижно, между тем как дело всей ее жизни рушилось вокруг нее». Вариации на тему того же персонажа появляются в «Третьей девушке», в «Вечеринке в Хэллоуин» и в конце концов в «Немезиде» — в лице обреченной мисс Темпл. «Красивая женщина и личность. Да, остается лишь горько сожалеть, подумала мисс Марпл, очень горько сожалеть, если миру суждено потерять Элизабет Темпл».
У Агаты не было учителей, подобных этим женщинам. Но одна из них была ее другом. Эйлин Моррис совсем не походила на очаровательных и беззаботных Луси. Непринужденная в общении и невозмутимая одинокая женщина, которая жила в доме на берегу моря с пятью своими тетушками-девственницами, она была на несколько лет старше Агаты, но году к 1909-му их разница в возрасте перестала быть существенной и они сблизились. В Гринвее хранится экземпляр одного из стихотворений Эйлин, «Проклятье королеве», которое не отмечено большими художественными достоинствами, однако свидетельствует о незаурядном интеллекте автора. Это Эйлин посоветовала Агате послать свое стихотворение в «Поэтическое обозрение», которому она сама продала несколько вещей — в том числе стихотворные произведения в жанре комедии дель арте — за гинею.
«Эйлин была человеком простым, но обладала выдающимся умом».[93] Ее брат служил директором школы, однако именно Эйлин стала прототипом одной из Агатиных умных, тонких, энергичных учительниц. «Она была первым встретившимся мне человеком, с которым я могла обсуждать идеи». У самой Агаты был иной склад ума, более переменчивый и разбросанный; хотя она и имела твердые убеждения, в ее писательской власти было подвергать их сомнению. Она не доверяла концепциям, теориям и идеологиям, придерживаясь того мнения, что человеческая натура в них не укладывается, но с Эйлин любила поговорить на эти темы. Вероятно, именно благодаря непривычной свободе, которую предполагала их дружба, появился этот монолог в первом романе Агаты «Снег над пустыней». Розамунда Воган, которая привыкла измерять собственную значимость исключительно по мужской шкале ценностей, вдруг начинает говорить новым и абсолютно честным женским голосом:
