Ариела Сеф - Рожденная в гетто
Вечером был ужин за общим столом человек на сто. Много бухарских евреев. Они там как-то притихли. На следующее утро всех повели с вещами для перепаковки. С собой можно было взять только по два не слишком больших чемодана; остальное – отправлялось отдельным грузом. Надо отдать должное Сохнуту [17] – сделано это было виртуозно. Всем бухарцам, или кто они там были, выдали аккуратные картонки, быстро отделили нужное от второстепенного – и узлов не стало в помине. К тому времени подъехал полный автобус американских евреев – «спонсоров». Они приехали посмотреть на своих «облагодетельствованных». В основном это были раскрашенные старушки с улыбками, полными вставных зубов цвета белой глянцевой керамической плитки. Были и молодые девушки с веками ярче перьев африканских попугаев, которые приходили в полный восторг от увиденных «спасенных» собратьев. Особенно им были «близки» бухарцы в долгополых юбках и с полным ртом золотых и серебряных зубов.
Были в этом автобусе и вполне культурные люди – физики, врачи, которые тоже хотели «подружиться» с новоприбывшими и поднять их дух. Но в этот день никого, кроме нашей семьи, для них подходящих, по-моему, не было. Во всяком случае, мой отец и брат с ними мило беседовали, что их немного отвлекло от действительности. Китти подавала всем лапку. Ничего такого необычного заморские гости в нас не нашли. Вечером для новоприбывших и американцев был устроен общий ужин, и все «новенькие» хором должны были благодарить американских гостей за помощь и заботу.
– Так поблагодарим же наших братьев из Америки! Ура! – кричал представитель Сохнута, и все дружно как на параде ему вторили. Кто-то выступил с речью и с ответной речью…
На следующий день мои улетели в Израиль, а я отправилась со своими двумя чемоданами в Париж. Я должна была приехать на неделю раньше. Моя подруга Неля, потеряв надежду, не дождалась меня и отправилась отдыхать.
Все были на каникулах. Париж еще не вернулся. Куда идти? Я поехала к другой подруге, ее в городе тоже не было, но в дом меня впустили, и я там всех дождалась.
От родных новостей не было. Чуть позже я узнала, что их поселили где-то под Хайфой во временной квартирке, типа общежития. Полы в Израиле каменные, и Китька после самолета и в новых условиях на каменном полу подхватила воспаление легких. Ветеринары дорогие. Да и она сильно заболела от всех этих переживаний. Отец лечил ее как человека, всеми человеческими лекарствами. Нашлись и добрые соседи из Англии, приводили бесплатного ветеринара. Китька выздоровела, и прожила она дольше моих родителей.
Они получили квартиру. Китька больше не болела, в отличие от мамы.
После смерти родителей она досталась мне в наследство. Со мной и с моим мужем, Романом Сефом, она объездила почти все страны Европы, кроме Англии. Побывала в Каннах в отеле Carlton, в Антибах в Eden Rock, в Риме.
В Венеции из вапоретто ее выгружали ливрейные швейцары в белых перчатках. Она обожала рестораны, особенно Липп Lipp в Париже, где давали говядину с овощами; знала туда дорогу, и если мы бывали в радиусе одного километра, то тянула только туда. Китти даже несколько раз прилетала в Москву, на свою родину.
К друзьям моим она относилась весьма дружелюбно, лояльно, но никакого панибратства. Умела сохранять дистанцию. Когда я болела, она охотно с ними выходила по срочным делам, но никогда не дальше угла. Подруга Елена Карденас ходила взад-вперед, надеясь расшевелить эту собаку, продлить прогулку, но Китти сидела на пороге дома как сфинкс и ждала, когда же той надоест. Другая подруга, Алла Демидова, хотела поехать с ней в гости, но Китти уперлась, в такси не полезла, и пришлось визит отменить. Собака часто оставалась с моей другой подругой Нелей Курно, муж которой, Мишель, журналист газеты Monde, иначе как «черный мусор» ее не называл. Китька не сильно обижалась, понимая его доброе отношение. Но вообще-то она предпочитала общаться со всеми друзьями на своей территории.
Она умерла от воспаления легких, в возрасте тринадцати лет в парижской клинике.
Перья
Вернулась я во Францию с двумя чемоданами, с четырьмястами долларов, из них половину мне дал папа перед отлетом из Вены в Израиль. Вернулась с надеждой на светлое будущее и, естественно, на моральную помощь друзей.
Надо восстанавливаться в университете, искать работу, где-то жить. Поселилась у подруги Нели за городом, в Sceaux. Там всего три комнаты. Нелин муж – известный журналист в газете Monde; мужу этому иногда надо сосредоточиться. Сын Ванечка был на каникулах, и я сначала ночевала в его комнате, потом он вернулся, и мне пришлось перейти в коридор-прихожую.
Рано утром Ваня и Мишель проходят мимо меня в школу и на работу, да и мне тоже тащиться по всяким делам в город, но встать нельзя; надо дать им собраться. Решили, что лучше я пока все же поселюсь в Латинском квартале, рядом с университетом, в гостинице. Номерочек нашла за двадцать шесть франков в сутки вместе с завтраком. Чемоданы оставила у Нели; они в номере не помещались.
Отель Du Danube на улице Жакоб. Теперь меньше чем за двести шестьдесят евро туда и сунуться нельзя.
Немного денег мне дали подруги Неля и Лена и малознакомый тогда еще Эдуард Лоб, который рассчитался за жену своего племянника, купившую в Москве три картины у Эдика Штейнберга. Я должна была за них расплатиться, и она обещала, что в Париже мне деньги вернет ее муж. Но муж, племянник Эдуарда, деньги давать отказался, сказав, что за безумную жену не отвечает, что картины ему не нужны, что он такое барахло не собирает и что он их не заказывал. А это был мой главный капитал. Целая тысяча долларов!
Эдуард племянника очень любил, меня немного все же знал, они даже с его молодой подругой навестили меня в Москве, и решил этот спорный вопрос в мою пользу.
Но деньги таяли.
У подруги Лены был отдельный дом, четверо детей, муж, кубинский скульптор-сюрреалист, няня и еще какие-то родственники. Сама Лена работала в ЮНЕСКО, в русском отделе, и была под внимательным наблюдением полицейских служб. К ней подругу, вернувшуюся из Советского Союза, поселить никак было нельзя.
И стали все искать, кто бы мне дал какое-нибудь жилье на первое время. Все это обсуждалось на светских вечеринках среди многочисленных друзей, и вот наконец нашлись французы. Месье и мадам Боэр. У них был большой особняк рядом с парком Монсо, двое мальчиков восьми и одиннадцати лет и отдельная свободная комната с ванной на верхнем этаже. Им хотелось, чтобы в доме жила молодая девушка и иногда по вечерам, когда они уходили, приглядывала за детьми. Идиллия полная.
Выходили они не так уж часто, да и мне надо было сидеть дома и заниматься. Они даже устроили вечер в мою честь, старый русский Новый год. Пытались найти мне работу. Энтузиазма было много. Распечатали мой скромный curriculum vitae на красивом листе и разложили по конвертам. Все гости пришли в вечерних нарядах. Месье Боэр был человеком светским; в тот момент советником Канадских авиалиний, а до того главным администратором Комеди Франсез. Мадам Боэр была просто красивой, модной блондинкой, из буржуазной французской семьи, намного моложе хозяина и мамой двоих его детей. Дом был четырехэтажный, оформленный каким-то дорогим дизайнером за счет Канадских авиалиний.
