Майкл Шелден - Черчилль. Молодой титан
«Я достаточно повидал и в мирное и в военное время на границах империи, — говорил он, — чтобы понять, что Британия занимает и еще долго будет занимать ведущее место во всем мире. Но если эта сила будет опираться только на материальные основания, она не продержится и месяца. Сила и величие нашего авторитета опираются не на физическую мощь, но кроются в ее моральной ответственности, свободе, законах, английской терпимости, и английской честности… Вот вокруг чего мы, верные подданные короля, должны сплотиться и стоять нерушимым кругом в будущем, как делали это в прошлом».
Дэвид Ллойд-Джордж получил жесткий отпор в Бирмингеме не столько потому, что противостоял Чемберлену, не столько потому, что выступал против Бурской войны, а по той причине, что его высказывания выглядели непатриотичными. Уинстон, напротив, взывал именно к чувству патриотизма. Уже только по этой причине сторонникам Джо было трудно демонизировать его. За пределами здания толпа все еще бушевала и негодовала, но когда он закончил говорить, те, кто пришел в зал выступить против него, хранили полное молчание. Аплодисменты были оглушительными, как писали газетчики в своих отчетах, когда Черчилль закончил.
Они также написали, что на глаза Дженни навернулись слезы. Ее сын поступил как храбрец. И справился с поставленной перед собой задачей лучше, чем можно было представить. Она гордилась тем, что в эту минуту стояла рядом с ними на сцене и могла разделить торжество победы. Про его подвиги на реальных полях сражений она могла только читать, но сегодня она смогла воочию на поле политической битвы убедиться, что в жилах ее сына течет та же семейная отвага, что воодушевляла его предков. Благодаря мерам, принятым местными констеблями, и тому, что протестующие уже успели успокоиться, Дженни, Уинстон и Хью смогли спокойно покинуть здание ратуши и вернуться в Лондон. Это был унизительный момент для Чемберлена, ведь Уинстон смог переиграть его и нанести удар в самом сердце личной империи Джо.
Про лорда Хью Сесила, который вообще-то не отличался храбростью, в газетах отдельно написали, отметив, что перед лицом опасности он выказал удивительную стойкость. Хью выступил сразу после Уинстона. Газета «Дейли Миррор» не упустила возможности откликнуться на его удивительную политическую храбрость. «Мы не сомневаемся, что ему грозила нешуточная опасность. Ведь у всех в памяти сохранился тот случай, что произошел с мистером Ллойд-Джорджем в столице центрального графства Великобритании, — писали в «Миррор». — Но ему было что сказать в Бирмингеме, поэтому соображения личного дискомфорта не могли остановить его».
Черчилля чрезвычайно заботила мысль о том, что он находится в состоянии войны с Джо. Он размышлял об этом противостоянии несколько месяцев. И в начале лета, сидя на балконе здания палаты общин, Уинстон признался в своих чувствах в интервью журналисту и социальному реформатору Гарольду Бегби: «Можете ли вы сказать, что политика для вас — это все?» — спросил он.
«Политика, — ответил Черчилль, — захватывает, как и война, и столь же опасная штука».
Имея в виду новейшие виды оружия, которые поражают воюющих с дальнего расстояния, Бегби уточнил: «Даже учитывая появление нарезных винтовок?»
«Да, на войне вас могут убить только один раз, — сказал Черчилль, — а в политических битвах — многократно».
В ходе интервью Бегби пришел к выводу, что Черчилль строил свою карьеру, бросаясь в гущу многих смертельных схваток, и хотя для других проигранные бои могли обернуться катастрофой, сам он был уверен, что сможет подняться снова. Фактически Черчилль был уже готов признать, что раз уж он состоит в партии тори и, по его собственному утверждению, не желает покидать ее, в вопросе свободы торговли можно добиться победы, но ужасной ценой для партии. Он предсказывал «коллапс… худший, чем все те, что случались после 1832 года».
Тогда зачем надо оставаться в рядах партии, если вы ожидаете ее крушения? — попросил уточнить Бегби.
Вопрос заставил юного члена парламента собраться с духом и признать, что он рассматривает свое противостояние Чемберлену не только в контексте экономики и политики, но и как борьбу за будущее всей партии тори.
«Я тори, — сказал Черчилль, — и в партии у меня столько же прав, как и у любого другого члена, во всяком случае, столько же прав, сколько и у людей из Бирмингема. И я не считаю нужным покидать свою партию из-за них».
Слова Уинстона звучали так, как они прозвучат, когда он станет премьер-министром в свои шестьдесят лет: «Я останусь верным партии и буду бороться с реакционерами до последнего вздоха. В этом у меня нет ни малейшего сомнения».
Доводы Черчилля были столь убедительны, что Бегби после окончания ушел от него в уверенности, — он только что разговаривал с самым многообещающим молодым человеком в Европе. «Думается, уже сейчас я могу смело сказать — Уинстон станет одной из величайших фигур в политической истории». Как сказал один из друзей Черчилля: «Если вы оцените его будущее, оглянувшись на его прошлое, то поймете, что каждая из ступенек пройденного — это очередной шаг к трону».
Только одно препятствие существовало в его дальнейшем продвижении, с точки зрения Бегби, — количество врагов, которое он нажил за свою короткую политическую карьеру. Черчилль бросал вызов самым влиятельным людям и тем самым оставался незащищенным от нападений со всех сторон. «Приходится признать, — писал Бегби, — что мистера Черчилля ненавидят очень многие в обществе».
В тот самый момент, когда его значение в политическом мире резко возросло, Уинстон снова влюбился. И объектом его страсти стала женщина еще более обаятельная и еще более недоступная, чем Памела. Это была Этель Барримор, — в двадцать лет юная актриса стала звездой Бродвея. Она часто бывала в Британии. Несколько лет подряд она проводила лето с друзьями в Лондоне или в уединенных местах за городом. Она подружилась с Миллисент Сазерленд, которая питала надежду сыграть вместе с Этель на сцене ведущую роль.
Благодаря Миллисент Уинстон и познакомился с молодой женщиной в 1902 году, когда, как писал репортер «Нью-Йорк Таймс», Этель приехала в Лондон.
Он уже видел ее на сцене в представлении, которое исполнялось только один раз, в бродвейском хите, комедии «Морской кавалерист капитан Джинкс». Как признавался позже Уинстон, он влюбился в нее, как только она вышла на сцену. Да, Этель производила огромное впечатление на мужчин. В платье с глубоким вырезом, с цветком и сверкающими украшениями, она выглядела неотразимой. Увидев ее в первый раз, опытный путешественник Арнольд Лэндор написал про нее так, словно встретил нечто диковинное, никогда прежде им не виданное: «восхитительное создание, с опасным выражением глаз, блестящими темными волосами и пленяющими манерами». Но Уинстона покорила не только ее внешность, но и голос, который он описывал как «мягкий, магнетический, соблазнительный».
