В погоне за звуком - Морриконе Эннио
– Как тебе известно, Тарантино приглашал меня поработать над «Бесславными ублюдками», но в тот момент я писал для фильма Торнаторе, а до премьеры фильма Квентина в Каннах оставалось всего ничего. В короткие сроки я бы не уложился, но я никогда не исключал, что еще буду сотрудничать с Тарантино. Да и как было не согласиться, ведь, как я уже говорил, я всегда бесконечно уважал Квентина. Кроме того, мне хотелось, чтобы мою музыку услышала молодежь, и передо мной лежал безупречный сценарий. Подобная работа – чрезвычайно сложная и увлекательная задача для композитора преклонных лет.
Тарантино был весьма настойчив и даже прилетел в Рим за день до церемонии вручения кинопремии «Давид ди Донателло» в две тысячи пятнадцатом и привез мне сценарий, переведенный на итальянский. Он твердо дал понять, что следит за моим творчеством и что ему нужен именно я. Свою роль сыграло и мнение моих близких. Пока я размышлял, стоит ли принимать приглашение Тарантино, многие мои друзья – Пеппуччо, Фабио Вентури, ты, Мария, дети и даже внуки твердили: «Да почему же ты вечно ему отказываешь?» А я отвечал: «Может, на этот раз я и соглашусь, но только если это не очередной вестерн…»
– И тем не менее…
– Нет уж, позволь тебя прервать! Сразу скажу, что на мой взгляд «Омерзительная восьмерка» – не вестерн, а, скорее, историко-приключенческий фильм. Его персонажи выписаны настолько тщательно, что ковбойские шляпы здесь – лишь незначительная деталь для создания атмосферы.
– Я услышал твою музыку к «Омерзительной восьмерке» до того, как посмотрел фильм, и мне сразу же подумалось, что это сопровождение к какому-то мрачному ритуалу, возможно, даже ритуалу черной магии. Что-то звериное чувствовалось в утробных звуках двух играющих в унисон фаготов…
– Главная тема начинается как раз с унисона двух фаготов, а затем вступают контрафагот и труба, поскольку, как ты верно заметил, мне хотелось передать некое инстинктивное, шевелящееся глубоко внутри, но оттого не менее ощутимое и реальное.
Квентин был очень доволен результатом и даже приехал в Прагу, чтобы помочь мне все записывать. Обрабатывали записи уже в Штатах. Я при этом не присутствовал и очень волновался, однако вышло здорово. Я сказал Тарантино, что если он захочет снова поработать вместе, я готов, но попросил в следующий раз дать мне побольше времени… Терпеть не могу работать впопыхах.
– Ну, твоя музыка понравилась не только Тарантино. Ты покорил и жюри нескольких международных премий. Помимо прочего, ты получил за «Восьмерку» свой третий «Золотой глобус» и наконец-то стал лауреатом «Оскара» за лучшую музыку к фильму.
– Да, это было очень счастливое время: мою работу оценило множество уважаемых коллег со всего мира.
Я долго раздумывал, ехать ли в Штаты на вручение «Оскара». Сам знаешь, каким опасным может оказаться столь долгий перелет в мои годы, к тому же у меня были серьезные проблемы со здоровьем… И потом, в то время я даже не знал, получу ли статуэтку.
«Оскар» похож на лотерею: приезжаешь на церемонию, садишься и ждешь – а вдруг повезет? Но когда твоего имени не называют, это неприятно. Как известно, со мной это случалось целых пять раз. Поэтому я так долго сомневался. В конце концов мне просто сказали: надо ехать. Так я и поступил.
– И не прогадал! (Улыбаюсь.)
– (Тоже улыбается.) Ну да, на этот раз мне повезло. К тому же я прилетел не только на вручение «Оскара»: я получил звезду на «Аллее славы», Голливудском бульваре в Лос-Анджелесе. Признаюсь, для меня эти дни были утомительными, но одновременно очень волнительными: приехал даже Тарантино с продюсером Харви Вайнштейном. Я был очень тронут, тем более что мои успехи способствуют и развитию итальянского кинематографа.
– Я присутствовал при закладке звезды и был поражен тем, насколько твое поведение контрастировало с пышностью церемонии. Подобные мероприятия обычно помпезны и, несмотря на свою значимость, могут показаться несколько пустыми. Ты же посвятил свою речь судьбе композитора, который пишет для широкой публики, но при этом не сворачивает со своего творческого пути, и подчеркнул, что несмотря на все трудности, можно найти свой путь и добиться как признания, так внутренней гордости за свою работу. Мы все привыкли к законам рынка и к тому, что признание публики и художественные достоинства не всегда идут рука об руку…
– К своему сожалению, я так и не выучил английский, а потому был вынужден говорить по-итальянски. Как бы там ни было, тебе удалось очень точно уловить суть моих слов. Я всегда старался добиться понимания публики, не потеряв при этом себя и не забывая о собственном видении и опыте композитора, перед глазами которого прошел весь двадцатый век, ведь я пишу не только для кино.
Для меня очень важно сохранить хрупкое коммуникативное равновесие между композитором и слушателем. Я всегда боялся утратить контакт с публикой, хотя бывало, и предпочитал ему творческую свободу.
– Так значит, твой девиз «Следуй за мечтой»?
– Конечно, я всегда следовал мечте или, лучше сказать, мечтам, и по мере сил старался их увязать… Есть еще кое-что, но это слишком сложно передать словами…
(Смотрит вдаль и на несколько мгновений замолкает.)
– Знаешь, Эннио, когда Тарантино получал за тебя премию «Золотой глобус», он назвал тебя своим любимым композитором и поставил превыше Моцарта, Шуберта и Бетховена…
– Я воспринял это скорее как кощунственную остроту, пусть и сказанную от всего сердца. Не мне судить о собственном вкладе в искусство, история расставит все на свои места. Пожалуй, дать нашему творчеству беспристрастную оценку можно будет только лет через триста. Кто знает, что исчезнет, а что останется в веках…
Музыка – великая загадка, она не дает готовых ответов. Вдвойне загадочна музыка к фильму, неразрывно связанная и с образами на экране, и с сердцами кинозрителей.
– Мне бы хотелось вернуться к теме соотношения музыки и образа и задать тебе вопрос технического и, можно сказать, личного плана: поскольку музыка, соотносимая с серией образов на экране, должна быть несколько «усреднена» и тем самым может вызывать бесконечное количество ассоциаций, как ты ее отбираешь?
– Конечно, я учитываю этот аспект, но в то же время я нахожусь в постоянном поиске новых способов связи музыкальной и визуальной составляющих и новых возможностей самовыражения. Мне подсказывают музыку сам образ или другие элементы кинокартины. Как видишь, в такой работе не все однозначно. Игнорируя чувственную, случайную, импровизационную составляющую музыки, я не смог бы заниматься своей профессией, поскольку «относительная», «усредненная» музыка не несет в себе ровным счетом ничего.
В чем я совершенно уверен, так это в том, что даже если музыка предназначена для фильма или спектакля и несет «вспомогательную», «аппликативную» функцию, все равно она должна быть написана качественно и построена в соответствии со всеми правилами искусства. Все внутренние и структурные параметры, позволяющие композиции держаться на плаву, должны быть соблюдены. Только тогда она сможет восприниматься самостоятельно, без визуальной поддержки. В то же самое время идеи, в ней заложенные, должны связывать ее с визуальной составляющей, таким образом сближая музыку с визуальным контекстом, для которого она предназначена.
Профессия кинокомпозитора предполагает предварительный анализ сценария и фильма: нужно продумать все сцены, все характеры, осмыслить сюжет, учесть монтаж, проанализировать техническую составляющую, световые эффекты и так далее. Для композитора важно все: сюжет, пространство, время.
Как правило, сначала я читаю сценарий и начинаю разрабатывать предварительные наброски. Особенно важны для меня персонажи фильма, их психология, их внутренний мир. Даже когда они второстепенны, я пытаюсь додумать их, представить, что бы они сделали, что бы сказали, каковы их намерения, в общем, пытаюсь понять их изнутри, чтобы максимально полно пропустить характер через призму собственного восприятия. Не стоит полагаться лишь на образ на экране, он довольно поверхностен. Нужно выжать из него все соки, использовать его как источник информации. В этом всегда присутствует своеобразный вызов: я должен написать музыку таким образом, чтобы она могла существовать сама по себе, чтобы она отражала мое видение и в то же время добавляла дополнительные штрихи к портрету персонажа в соответствии с тем, как его видит сам режиссер.
