Томас Урбан - Набоков в Берлине
«Можно предположить, что игры ради Набоков хотел оставить после себя роман без имени, как бросают на авось бутылку в море. Если так, то он оказался прав. Из безымянных или малоизвестных произведений эмигрантской литературы „Роман с кокаином“ полвека спустя после написания выплыл наконец на берег известности. А завтра, смеем надеяться, он станет девятым по счету русским романом одного из самых виртуозных, но и жутких писателей XX века»[208].
Слово Струве имеет в славистике вес: заведующий кафедрой современной русской литературы в Сорбонне является ученым с мировым именем. Кроме того, он выходец из известной петербургской семьи, которая была в дружеских отношениях с Набоковыми. Его отец Глеб Струве не только был автором первой истории литературы русской эмиграции, но и своими многочисленными положительными рецензиями в двадцатые и тридцатые годы способствовал утверждению славы Набокова. Во время своих поездок из Берлина в Париж Набоков часто ночевал в доме Струве[209].
По мнению Струве, бросаются в глаза параллели между «Романом с кокаином» и произведениями Набокова этого периода, например романом «Подвиг», начиная с характеристики главных героев. Кроме того, совпадают многочисленные подробности. Так, в романе «Подвиг» встречается некая Соня в утреннем халате и шлепанцах; у Агеева тоже появляется некая Соня в таком же одеянии. Оба автора (если их действительно двое) используют одинаково построенные метафоры, оба со старательной точностью описывают жесты и мимику, оба любят звукопись и изобретают звукоподражательные глаголы, оба используют в своих литературных произведениях сны и галлюцинации. У Набокова в «Приглашении на казнь» один из персонажей страдает дефектом речи, в «Романе с кокаином» тоже. У Агеева определенную роль играет памятник Гоголю, а не собирал ли Набоков уже тогда материал для своей книги о Николае Гоголе? Пестрое собрание параллелей и совпадений, плод усердного труда настоящего ученого.
Статья Струве вызвала в середине восьмидесятых годов большое волнение в кругу уже поседевших знакомых умершего несколько лет назад Набокова. Сказала свое слово и к тому времени уже восьмидесятишестилетняя Вера Набокова:
«Мой муж Владимир Набоков „Роман с кокаином“ не писал, псевдонимом „Агеев“ никогда не пользовался, […] в Москве никогда не был, в жизни своей не касался кокаина (как и вообще никаких наркотиков) и писал, в отличие от писателя Агеева, на чистом и правильном русском петербургском языке. […] Мне кажется удивительным, что проф. Струве, специалист по русскому языку и литературе, мог спутать вульгарный и часто неправильный слог Агеева со слогом тончайшего стилиста В. Набокова»[210].
Многие филологи поддержали ее. Они указали на то, что в «Романе с кокаином» нет типичных для Набокова литературных намеков, а также отсутствует характерный основной тон игривой иронии. Кроме того, здесь отсутствуют типичные для Набокова и определяющие его стиль сложные речевые периоды с синтаксическими вложениями, а также смены перспективы. Однако ни Вера Набокова, ни аналитики стиля не могли убедить профессора литературы. Струве опубликовал вторую статью с новыми доказательствами авторства Набокова[211]. Он указал на то, что Набоков во многих своих произведениях берлинского периода упоминает кокаинистов, например, в рассказе «Случай», который по этой причине не был опубликован в «Руле». Поэтому Вера Набокова либо ничего не знала об авторстве Набокова — либо хотела по-прежнему придерживаться принятой тогда маскировки.
Спор с русским МонпарнасомВладимир Набоков любил играть именами, анаграммами, псевдонимами, шифрами и загадками. Временами он комбинировал оттачивание слов и стихов с облачением их в загадки, как он это сделал в томике «Поэмы и проблемы» (1971) — собрании стихотворений и шахматных задач. Ожидая результата, он, явно кокетничая своей загадочностью, наблюдал за попытками филологов расшифровать его произведения.
Набоков пользуется в своих произведениях средством очуждения биографий реально существующих людей, прежде всего знакомых, к которым не испытывал особой симпатии. К ним относились молодые литераторы русского Монпарнаса в Париже, с которыми Набоков ожесточенно враждовал на протяжении многих лет. Русский Монпарнас объявил войну консервативным писателям из окружения лауреата Нобелевской премии Ивана Бунина и возвел в свои кумиры психологизирующих модернистов Пруста, Жида, Джойса и Кафку, а также врача-психиатра Фрейда. Набоков, будучи противником всякого рода психологических интерпретаций и кричащих стилистических экспериментов, карикатурно изобразил авангардистов в своем последнем романе «Смотри на арлекинов!» как «банду пьяниц и болтунов».
Произведения этих в большинстве своем живущих в бедности поэтов, в том числе Василия Яновского и умершего в 1935 году от чрезмерной дозы героина Бориса Поплавского, публиковались тогда самыми малыми тиражами. К ним принадлежала и Лидия Червинская. Десятилетиями их имена были известны лишь немногим историкам литературы; сегодня, шесть десятилетий спустя после русского Монпарнаса, книга Яновского о «русском Париже» между двумя войнами издана у него на родине уже несколькими тиражами. Борис Поплавский, которого Набоков в своих мемуарах называет «далекой скрипкой между близких балалаек», стал сегодня для нынешней литературной богемы в России культовым автором[212].
Конфликт между Набоковым и русским Монпарнасом имел множество причин: Набокову завидовали, видя, что он уже в берлинский период оценивался многими критиками как новая надежда русской литературы. Своим временами надменным поведением он не привлекал к себе друзей из среды богемы и авангардистов. Непосредственным поводом, вызвавшим напряженность, была написанная в начале тридцатых годов ироническая рецензия Набокова на книгу одной из поэтесс русского Монпарнаса. Ответные атаки парижских русских, прежде всего литературного критика Георгия Адамовича, на «берлинского» Набокова были очень грубыми.
Выступление Василия ШивковаОтветный удар Набокова последовал с задержкой на несколько лет, но с тонким расчетом и изысканностью. Весной 1939 года он под псевдонимом Василий Шивков[213] послал в выходивший в Париже журнал «Современные записки» стихотворение под названием «Поэты», написанное в традиционном размере и с рифмой. Георгий Адамович имел обыкновение обсуждать каждый новый номер «Современных записок» в русской эмигрантской газете «Последние новости»[214]. План удался. Адамович, который до сих пор лишь по-бекмессеровски разносил произведения Набокова, расхвалил это стихотворение в самых высоких тонах: «Каждый стих сверкает талантом, каждое слово, льющаяся мелодия подкупают и убеждают». Наводивший страх критик прогнозировал: «Вполне возможно, что через год или два имя его будет известно каждому, кому дорога русская поэзия»[215].
