Михаил Хейфец - Путешествие из Дубровлага в Ермак
"Выступаю" я потому, что именно он против правил водил в туалет не всю камеру по очереди, а лишь тройку самых проворных — за наш счет облегчал себе дежурство! Вот и нашел я повод потрепать ему в ответ самолюбие. Он это так и понимает, и правильно понимает.
— Да ты кто такой?! Вот выведу сейчас, п….й надаю..
— А вы сначала узнайте, кто я такой!
Он удалился, а камера пришла к выводу, что я птица важная. Кстати, для безопасности часов это важнее любых укрытий. Уже ночью, в полусне, слышу разговор урок внизу: "Где бы монет раздобыть?" — "А если часы?" — "Да ну… За ведро таких пачку чаю не дадут". Ложь: за часы солдат отдаст и пару пачек! Просто уже внесено в их сознание: я — зэк со строгого режима, у своих, возможно, пахан, во всяком случае, держусь хозяином, и кто знает, какая кодла служит этому политику в зонах и где он способен урку достать… Мои часы такого риска не стоили.
К политике "бытовая публика" оказалась равнодушна, за исключением единственной новости — создания "свободного профсоюза": тут они помнили фамилию Клебанова, основателя, и еще какие-то подробности, о которых я сам ничего не знал… Воров-профессоналов все-таки в этой толпе немного, сидит преимущественно рабочая публика, и потому слух о "настоящем профсоюзе" казался ей важнее и "прав человека", и "соглашений в Хельсинки".
Один поделился со мной профессиональным секретом: "Я работал на связи: в вашем поселке Явас. Все телефоны на прослушку поставлены". Пришлось сделать вид, что для меня это новость… Другой все-таки спросил: "Чего же вы, политики, хотите?" Изложил "12 пунктов о России " Сергея Солдатова. Ночью опять услышал разговор: "Политики дурью маются". — "А, может, в этом что и есть? Не с нашими вонючими мозгами разбираться". "Вонючие мозги" запомнились, потому что — удивили.
Когда анализирую тогдашние реакции кажется, что проще всего воспринимались рабочей публикой пункты о необходимости воссоздать "русскую Россию" и отпустить на волю колонии. Это опять же запомнилось потому, что меня лично удивило. Раньше имперская психология представлялась органически присущей русскому массовому сознанию. А вот на практике оказалось, что свойственна она скорее интеллигенции и средним классам, воспитанным на истории Российской империи, а низам надоели не только что колониальные авантюры на пяти материках (эти надоели, по-моему, даже партаппарату!), но и старинная собственность — национальные окраины. "Пусть катятся на х..".
Зато демократия, любимая интеллигентским сознанием (хотя бы как мечтание), вызывала народе вполне осязаемые сомнения. Это тоже запомнилось, потому что разрушало мой собственный стереотип. Наверно, эти люди не поклонники демократии потому, что воспринимают свои мозги как "вонючие", которые, если по-честному, ну зачем они должны заниматься общественными, неинтересными им вовсе делами.
В Казани к купе подошел шеф вагона — прапорщик.
— Воспользовались тем, что я заснул и нагрубили моему помощнику? Вы зачем "выступаете"? Посмотрел ваше дело. Если что надо, вызывайте прямо меня, а ему не грубите.
…После заметно разгрузившей вагон татарской столицы он перевел меня в отдельное купе, где я смог поспать.
На подъезде к Свердловску заметил за решеткой умное кавказское лицо — в форме.
— Армянин? Из Еревана?
Кивнул.
— Про Паруйра Айрикяна слышал? Мой друг. Азата Аршакяна знаешь?
— Да, — совсем тихо.
— Я ассоциированный член их организации…
— Она разгромлена, — он прошептал одними губами.
По правде сказать, я хотел попросить его отправить письмо Ирене Гаяускас, которое ее муж дал мне в дорогу (полный текст приговора). Но передумал:
— Скоро здесь проедет Размик Маркосян, Сделай для него все, что сможешь.
Он кивнул. Он и для меня сделал бы все, но я наивно рассчитывал, что уже через 5–6 дней смогу сам отправлять свои письма.
"По улицам слона водили…"
Четыре часа мы ждали на свердловском вокзале разгрузки гурта с рабочим скотом. А женщины на соседних путях ждали разгрузки часов двенадцать. Если так обращаются со скотом мыслящим, представляю, что творится с бессловесными тварями, которых везут на бойни… А потом удивляются, почему в России не хватает мяса.
Ждать на станции тяжело не только из-за жары и духоты вагона, под завязку набитого людьми. Самое обременительное — вагонные туалеты: на станциях, как известно, ими не положено пользоваться. Лишение почти незаметное для обычных пассажиров, но невыносимое, например, для зэчек, страдающих без унитазов уже свыше полусуток…
Но уж очень велики в этой точке зэчьи грузопотоки. Говорят, что в Свердловск прибывает до тысячи зэков в сутки. Считанными фургонами их предстоит перевезти, обработать, рассортировать по категориям, разместить по камерам — каждый день, и годами, и десятилетиями… Свердловск — аорта, ведущая из населенной людьми России на рудники, прииски, лесоповалы и оборонные объекты Сибири, Казахстана, Якутии, ДВК…
Наконец, усадили меня в положенный "стакан". Конвой проводит перекличку, и мою фамилию так переврали, что я взял и поправил. В ответ слышу злобный мат. Держу марку "политика" — и "выступаю":
— Прошу вас не материться.
— Е…й в рот…
— Прошу вас говорить мне "вы", согласно Уставу караульной службы. Я-то ведь обращаюсь к вам на "вы".
За стеной "стакана" кто-то накалился до истерики.
— Сейчас я ему врежу. Постой, где его дело?
И — тишина. Видимо, залезли в сопроводительный лист.
Наконец, слышу — отпирают камеру. Понимаю, что хотят бить, но как-то не боюсь, — может, от неопытности, от излишней уверенности, что этого таки не будет! Дверь распахивается со скрежетом — хочется добавить, зубовным.
Боже мой, какое личико предстало. Симпатичнейший, простодушнейший деревенский парняга, рыжеватый, курносый, веснушчатый — вылитый Иванушка с иллюстраций к "Сказке о Коньке-Горбунке". На лице вовсе не злость, а то любопытство, с каким Иванушка смотрел на жар-птицыно перо.
Я невольно улыбаюсь, он совсем сбит с толку..
— Слушай, что за статья такая — семидесятая?
— Пропаганда! — говорю значительно.
— Так ты кто?
— Политический.
— Врешь! — и после паузы. — А по нации кто?
— Еврей.
— Врешь!!
— Почему? — весело изумляюсь. Вижу: смотреть на живого еврея ему — все равно что на живого слона.
Вдруг его активно оттирает в бок помощник — чернявый худой армянин, явно из какого-то горного села.
— Где еврей? Хочу посмотреть на еврея!
По-моему, оба не догадываются, что евреи живут в СССР — думают, что меня этапируют прямо из Израиля.
