Мэри Мейн - Эвита. Женщина с хлыстом
С самых первых дней вступления в политику Перон использовал все возможные гангстерские методы, чтобы прибрать к рукам прессу. Он говорил, что сильное государство должно иметь обширную сеть собственных газет и одновременно ослаблять оппозиционные издания. К тому времени как Перон получил президентский пост, эта задача была практически решена: урезав дотации на газетную полиграфию, вводя все новые ограничения, подстрекая рабочих к забастовкам и все чаще используя насильственные меры, он сумел подкупить, загнать в подполье или связать по рукам и ногам почти все оппозиционные газеты. В 1945 году солдаты, якобы пребывающие в увольнении, устроили драку перед редакцией газеты «Критика». Потасовка быстро приняла размах уличной баталии, в которой участвовали чуть не пять тысяч человек, к которым присоединились сотня полицейских и четыре бронированных автомобиля, и редакционная сирена, которая обычно использовалась, когда требовалось сообщить о каком-нибудь потрясшем мир событии, посылала в небо свой печальный сигнал. Издателю пришлось бежать в Монтевидео, а владелица газеты, вдова, тут же продала ее Перону. «Вангуардиа» – газета социалистов и, возможно, самое демократическое издание в стране, – в конечном итоге была вынуждена уйти в подполье – после бесконечных штрафов, судебных процессов и закрытий (в последний раз ее типография была закрыта под тем предлогом, что разгрузка тиража мешает движению). Две англоязычные газеты могли выжить только потому, что жестко придерживались нейтралитета по отношению к внутренним делам; они редко высказывали собственное мнение, а рассказывая о Пероне, вовсю цитировали панегирики из перонистской прессы; их передовицы печатались одновременно на испанском и на английском. В Буэнос-Айресе лишь две газеты сохранили независимость: «Пренса» и «Насьон» – те были солидными рупорами олигархии и продолжали представлять события с достоинством и объективностью. «Пренса» занимала открыто антиперонистскую позицию и в конце концов подверглась преследованиям, которые кончились экспроприацией в 1951 году. «Насьон» продолжала существовать с риском для жизни; расценки на полиграфию для этого органа были так завышены, что тем, кто не являлся ее подписчиком, приходилось вдвое переплачивать за номер на черном рынке, тогда как газеты, субсидируемые правительством, порою превращались в тонны макулатуры и каждый день пополняли запасы старьевщиков. В 1947 году Эва приобрела газету «Демокрасиа», которая с тех пор стала рупором правительства и наиболее заметным из утренних изданий. Вместе с друзьями – Альберто Додеро, полковником Мерканте, Хосе Эспейо и майором Алое – Эва создала Ассоциацию издателей Аргентины, где она была главным авторитетом, с целью установить монополию в прессе. Они приобрели за полтора миллиона долларов издательство «Нотисиас графикас», а позже – «Хейнс эдиторьяль», которое издавало наиболее известные бульварные газеты, и «Мундо», а также наложили руку на одноименную радиосеть.
Примерно в это время Эва наконец приобрела или взяла под свое негласное руководство четыре главные радиостанции Буэнос-Айреса (а по информации Общеамериканского радиовещательного конгресса 1948 года, радиостанции страны находились под контролем правительства) и таким образом распространила власть практически на все средства массовой информации. И снова она выдала себя, поскольку принялась создавать себе куда более громкое паблисити, нежели Перону. Ее фотографии заполняли целые страницы в «Демокрасиа», и в одном только коротком выпуске кинохроники ее изображение появлялось по три-четыре раза. К мощному оружию, каким являлись для нее газеты и радио, прибавились профсоюзы, управление которыми она отобрала у Перона, и два новых орудия собственного изготовления: Перонистская женская партия, обещавшая новое поступление голосов, и фантастические ресурсы Фонда Эвы Перон. Перону она оставила армию, которая (исключая, разумеется, отдельные случаи) никогда не выражала желания плясать под ее дудку и была безраздельно предана только ему.
Может показаться странным, что Перон так легко позволял ей вмешиваться в дела страны, однако следует помнить о той роли, которую она сыграла совсем недавно в октябрьском кризисе, – Перон получил свой пост во многом благодаря ей, а она была не из тех, кто дал бы ему уклониться от оплаты подобного долга. Более того, пробивая себе путь в правительство через армию посредством ударов и контрударов, Перон лучше других знал, как мало у него поводов полагаться на своих товарищей-офицеров. Эва была единственным человеком, которому Перон мог доверять, и, даже если его увлеченность ею стала потихоньку слабеть, хотя никаких явных признаков этого не наблюдалось, он знал, что она не изменит ему до тех пор, пока ее карьера связана с его собственной, а с момента заключения брака разорвать их узы могла лишь смерть одного из них. Перон не делал ничего, чтобы охладить пыл Эвы, более того, он частенько отсылал к ней профсоюзных делегатов, которые являлись к нему за поддержкой, и настаивал на том, чтобы всякий сановник относился к ней с тем же уважением, что и к нему самому. Может быть, какое-то неясное ощущение собственной униженности, присутствовавшее в его личных взаимоотношениях с женой, заставляло его находить удовлетворение в том, чтобы принуждать сенаторов, депутатов и губернаторов провинций пресмыкаться перед ней. Конечно же он ничуть не испытывал смущения за свой необычный брак. Он со всей очевидностью гордился Эвой, порой с оттенком викторианского самодовольства, словно бы он считал себя «головой», а ее – «шеей». Он был достаточно проницателен, чтобы понимать, насколько Эва полезна ему, но похоже, закрывал глаза на то, с какой скоростью распространяется ее все возрастающее влияние. Он не был совершенно свободен от национальной убежденности в превосходстве мужчины над женщиной, а осознание того, что она использует его, нанесло бы слишком болезненный удар его мужскому самолюбию.
Окончательным доказательством его доверия Эве стало то, что свой пост в Секретариате труда и социального обеспечения он как бы отдал ей. Вспомним, что Перон сам сделал его ключевым постом в правительстве. Официально руководителем секретариата стал Хосе Мария Фрейре, и, возможно, сама Эва предложила его кандидатуру – Фрейре во всем ее слушался, а, имея кабинет в том же здании, ей не составляло труда приглядывать за ним. В своей книге Эва с ангельской серьезностью утверждает, что она предпочла перенести свой кабинет в Секретариат труда и социального обеспечения, чтобы постоянно близко соприкасаться с проблемами бедных. Этот кабинет ей выделили под мнимым предлогом: якобы для того, чтобы заниматься социальными пособиями; она не заняла и никогда не занимала никакой официальной должности и не расписывалась в платежной ведомости, но на деле получила пост министра труда и сохранила его за собой до конца. Это – превосходный пример того, как Эва сумела постепенно завоевать главенствующую позицию в стране, где женщины даже не имели права голоса и ни в коей мере не могли претендовать на то, чтобы пробиться в эшелоны власти.
