Мэри Мейн - Эвита. Женщина с хлыстом
Эва же не выказала ни малейшего желания примириться с обществом; предпринимаемые ею шаги, если их можно счесть таковыми, были направлены скорее на то, чтобы унизить свое окружение, нежели на то, чтобы наладить с ним отношения. Едва переехав в резиденцию президента, она устроила прием для жен правительственных чиновников, и все гостиные portenos жужжали, как пчелиные ульи, поскольку она принимала гостей стоя на возвышении, и, после того как они в полной тишине гуськом прошли перед ней, она, как говорят, крикнула охрану и велела выставить женщин вон. Нет сомнения, ее манеры оставляли желать лучшего, так же как и ее язык. Но она могла быть любезна, когда хотела, что доказывает ее поведение двумя годами позже: Эва наносила частые визиты жене американского посла, миссис Брюс, где очаровывала гостей этой дамы своей очевидной искренностью и простотой. К тому времени она уже приобрела определенный лоск; но ни тогда, ни после нельзя было сказать, чтобы она чувствовала себя по-настоящему свободно в обществе леди portenas. Ей требовалась власть, но трудно понять, добивалась ли она ее потому, что хотела что-то доказать, или просто из страха перед окружающими; она всегда демонстрировала другим, что ее амбиции выходят далеко за рамки того, что может предложить ей общество. Даже если бы аргентинская элита и приняла ее, Эва наверняка воспользовалась бы своим положением для того, чтобы унижать их, поскольку ее неприятие уходило корнями в обиды юных лет – это вскоре стало ясно из того, как она осуществляла свою месть.
Так или иначе, не могло и речи идти о том, что аристократы примут Эву в свой круг или что она позволит им сделать это. Антагонизм между ними был чересчур силен и слишком примитивен, многовековой антагонизм между племенем и чужаком, ненависть, замешанная на страхе. Против Эвы выступили грозные силы – все эти достойные леди с безупречной репутацией, дочери огромных и богатых семей. Они ожидали, что она на коленях станет выпрашивать их благосклонность, а она встретила их с хлыстом в руках. Они использовали против нее отточенное оружие благовоспитанного общества; она боролась с ними гангстерскими методами. Они хихикали и шептались, когда она появлялась в опере без перчаток или на банкете усаживалась рядом с кардиналом в платье с оголенным плечом, – она же экспроприировала их богатства и отправляла их в тюрьмы к проституткам; они обсуждали очередной скандал в своих гостиных – она клеймила их на первых страницах своих газет.
И хотя они клялись, что не одобряют лишь ее вмешательство в политику и те беззакония, которые связывают с ее именем, глубинная суть их неприятия всплывала, едва темой обсуждения становилась ее сексуальная жизнь. Сплетни приписывали ей в деталях такую похотливость, какой не могла испытать на опыте, ни даже представить себе, ни вообще выдержать ни одна, пусть даже и самая выносливая женщина.
Оружие, которое portenos используют против своих в самую последнюю очередь, сразу и без малейших колебаний пускалось в ход против женщины, становившейся чересчур известной.
В качестве первой леди Эва имела все основания полагать, что сеньорам portenas придется принять ее как факт, нравится им это или нет.
Последние восемь лет в Буэнос-Айресе существовала весьма богатая и почтенная благотворительная организация – Общество благодетельных леди, которым руководили старейшие дамы аргентинского света – под попечительством церкви и с помощью государственных грантов. Она совершила немало добрых дел, несмотря на то, что творились они в неторопливой, я бы сказала, феодальной манере, и с большей заботой о душах достойных, творящих добрые дела леди, нежели о телах тех, кто получал благотворительную помощь. Любая попытка нововведений была равноценна скандалу и вызывала стойкое сопротивление.
По традиции, жена президента становилась почетным председателем Общества благодетельниц.
И когда Перон принес присягу, почтенные леди оказались перед дилеммой. Они не могли пригласить «эту женщину» стать главой их общества. Это означало, что они введут ее в свой круг, тогда как на самом деле ей подобало скорее не проявлять милосердие, а принимать его! Их это никак не устраивало, и потому достойные леди затаились.
Но Эва была не из тех, кто позволит с такой легкостью обойти себя. Она послала своих людей поинтересоваться, почему эти любезные дамы не являются, чтобы предложить ей пост председательницы. Леди с неизменным достоинством отвечали, что она – какая жалость! – слишком молода, а их организацию непременно должна возглавлять зрелая женщина.
Эва тут же предложила сделать председательницей ее мать, донью Хуану, – поступок, который любого убедит, что у этой женщины было чувство юмора.
Подобное предложение негодующие леди отклонили со всей твердостью, и даже тактичный и порядком встревоженный кардинал Копелло, к которому обратилась Эва, не смог заставить их переменить мнение. Возможно, что именно с идеей очаровать кардинала и склонить его к сотрудничеству Эва и обнажила перед ним свое прекрасное плечо, поскольку, кажется, именно тогда она заручилась его сочувствием и поддержкой.
Стойкий отпор имел последствия, которых эти уважаемые леди, столь долгое время занимавшие неприступную позицию, даже не могли предвидеть. Эва задумала уничтожить и их самих, и их общество и в ярости разрушения разработала план своей собственной благотворительной организации, самой действенной и фантастической из организаций социального вспомоществования – Фонд Эвы Перон.
Леди из общества porteno оказались беззащитными перед такой неразборчивостью и наглостью и дали выход своему возмущению в том, что принялись с еще большей горечью чернить Эву. Мстительные сплетни в основном можно отнести за счет того, что Эва представляла «тех самых женщин», которые присутствовали в их жизни и браке, которых терпели лишь до тех пор, пока они оставались в тени. Эва была хорошо осведомлена обо всех сплетнях, крутившихся вокруг ее имени: сюда входили не только сплетни из гостиных, но и клеветнические шуточки и непристойные стишки, нацарапанные на стенах баров и кафе, – поскольку она заставила полицию обойти все заведения и в каждом случае штрафовать незадачливых владельцев. Она знала, что возбуждает злобу и зависть, и это только добавляло ей сил ненавидеть и лелеять эту ненависть в себе – до часа своего отмщения.
Та роль, которую Эва играла во время предвыборной кампании и которую продолжала еще некоторое время исполнять на публике, показывала, что она не собирается играть вторую скрипку ни для кого, даже для Перона, – еще одно подтверждение того, как глубоко Эва понимала мужчин, в частности аргентинских мужчин. Она избрала образ преданной жены, подчиняющейся своему мужу; говорила о себе как о «самой смиренной из трудящихся женщин» и заявляла о своей «вере, покорности и благоговении перед его идеалами». Трудно было найти кого-либо столь же покорного и благоговеющего!
