Илья Штемлер - Звонок в пустую квартиру
Заведующая отделом прозы журнала «Юность» Мери Лазаревна Озерова взглянула на меня с удивлением. Я почувствовал себя неуютно. Глаза «с косинкой» всегда пробуждают во мне виноватость.
— Как? Это за ваш роман хлопотал Гранин? Мы ведь его уже рассматривали.
Я обескураженно пожал плечами, ощущая «тяжелую невесомость». Такое чувство испытывает усталый пловец, не прощупывая спасительной опоры под ногами.
Озерова покинула кабинет с моей рукописью в руках.
Полчаса ее отсутствия растягивались для меня в бесконечность. В кабинет то и дело заглядывали люди, лица которых, казалось, сошли с фотографий на страницах журнала. Появился Василий Аксенов. «Все будет в порядке, старик, — проговорил он свойским тоном, узнав о моих заботах. — Да, я помню, как-то выступал в Пулкове. С Ласкиным знаком? — Я кивнул: Семен Ласкин ходил в ЛИТО. — Я с Ласкиным учился в мединституте. Он прислал в журнал свою повесть. По-моему, неплохая повесть». — Глуховатый голос Аксенова располагал к себе. В дверном проеме появилось сухое, остроносое лицо Евтушенко. Маленькие светлые сверлящие глазки, не задерживаясь, прошли по моей обомлевшей физиономии — сам Евтушенко! — и остановились на Аксенове. «Где Мери?» — резко спросил Евтушенко и, не дожидаясь объяснений, увлек в коридор Аксенова. Я перевел дух. Ну и встречи! Видели бы мои приятели с завода «Геологоразведка», подумал я с сожалением… Ввалилась троица знаменитых юмористов-сатириков: Марик Розовский — хриплоголосый и резкий, Арканов — медлительный, с ярким шарфом на шее, Гриша Горин — губастый, нескладный, с глазами чуть навыкате, с какой-то шелестящей дикцией… Все искали Озерову. Я прилежно отвечал. Завидовал сам себе. И как-то успокоился, вдохнул полной грудью, расправил плечи — чужая удача рождает надежду.
Вернулась Озерова, без моей рукописи, но с каким-то листочком.
— Главного сегодня не будет. Ваш роман взял читать Преображенский, заместитель Полевого. — Голос ее звучал помягче. — Возвращайтесь в Ленинград, ждите. А пока заполните авторскую карточку.
Я подсел к столу. Почти как в паспорте, кроме графы «национальность».
Распрощавшись, я вышел в коридор. Снаружи, у входной двери, стояли знаменитости и разговаривал о бегах на ипподроме. Невзначай спросили и о моих делах.
— Нормально, старик. Авторскую карточку заполнил? Все в порядке, — поддержал Аксенов. — Кстати, вы знакомы? Старик из Ленинграда.
Я представился. Предложил посидеть в кафе. Все согласились. Кроме Евтушенко. Почему? Не помню. Он с юности точно знал — с кем и где уместно сидеть в кафе. Талант — во всем талант.
Дней через десять получаю бандероль с тонким девичьим ликом в углу — логотип журнала «Юность» работы художника Красаускаса.
В конверте — письмо, две рецензии и договор. Прижимаю ладонью грудь, стараясь унять сердцебиение. Пробегаю глазами договор, притормаживая у главных пунктов. Триста рублей за авторский лист! Соображаю: в романе двести девяносто машинописных страниц. В одном авторском листе двадцать четыре страницы. Инженер я или?!. В романе почти двенадцать листов! Итого — три тысячи шестьсот рублей! Я даже присел, не веря своим подсчетам. Это же почти четыре года работы на заводе! Все! Покупаю кооперативную квартиру. Большую-пребольшую, с отдельным кабинетом — хватит сидеть в туалете…
В письме Озерова сообщала, что она «как верный солдат подчиняется приказу начальства» и тем не менее поздравляет меня. И предлагает связаться с Игорем Кузьмичевым, редактором издательства «Советский писатель», на предмет редактуры романа…
Рецензия Бориса Полевого — теплая, товарищеская, впечатление, словно мы воевали в одном окопе, и вдруг — стоп: «В романе кое-где проскальзывает националистический душок. Убрать!» Читаю рецензию Преображенского.
Точно под копирку. Все интересно, ново, с юмором… но «кое-где проскальзывает националистический душок. Снять!». Что же это такое? Да, у меня один из трех героев — Лева Гликман. Ущемленный, обиженный молодой инженер. Ну и что? Ведь и Филипп Круглый — главный герой — в чем-то ущемленный и обиженный. У них что, и фамилия Круглый вызывает подозрение? А ведь верно, Лев Круглый, актер театра «Современник», еврей. Ну и нюх у этих мужей из журнала «Юность» с тиражом в полтора миллиона экземпляров. А как же авторская анкета без «пятого пункта»?! И потом, что за «националистический душок»? Да, не скрою, эта проблема занимает меня как писателя, как человека, как еврея. Ну и что?! Почему русского заботит проблема русского народа, и это считается в порядке вещей? Или татарина — проблема татар? А если еврей, так сразу «националистический душок»?! Значит, правильно восклицает в романе Левка Гликман: «Что позволено Юпитеру, не позволено быку!» Хорошо устроились ребята — бьют и не дают плакать. Интересно, как считают Полевой и Преображенский — интернационалисты-коммунисты — если по-честному? Бить-то бьют… вероятно! Но не плакать же над страницами журнала с полуторамиллионным тиражом.
Белый лист договора, в котором спряталась кооперативная квартира, лежит на столе в бесстыдной обнаженности.
Надо поостыть. Подумать. Разобраться… Позвонить Гранину, поблагодарить. Предложить отметить это событие — выпить, закусить. А что? Прекрасная идея! А говорить о рецензиях не стану, это уже мое дело… Звоню. Гранин, как всегда, сдержан. Кажется, я его поднял с кровати или оторвал от стола. «Давайте подождем журнал, — ответил он. — Потом и отметим».
Редактор — Игорь Сергеевич Кузьмичев — оказался въедливым и дотошным моим ровесником. Этой работой я многим ему обязан, мы остались добрыми товарищами и по сей день.
— Будем редактировать как есть, без миноискателя, — решил он твердо.
1963 год. В Ленинграде проходит очередная сессия руководящего совета Европейского сообщества писателей. Предстоит дискуссия о проблемах современного романа. Молодые литераторы пчелами вьются вокруг насупленного Дома писателей. Обладатели пригласительных билетов ходят, как классики. А как ходят классики, придумывать не надо, вот они, в фойе, в зале: Сартр, Эренбург, Симонов, Твардовский, Федин, Василий Аксенов… Его я заприметил в кафе — в светлом костюме, с фотоаппаратом на шее — воплощение успеха и славы.
— Думай, старик, — Аксенов выискивал местечко, где можно пристроиться с чашкой кофе, — а то поговори с Эренбургом. Он мудрый «ребе», посоветует тебе… насчет этого «душка». Может, просмотрит страницу-две, где этим пахнет.
Я оробел. Сам Эренбург? Аксенов кивнул — он меня представит…
«Ребе» сидел у витринного окна Дубовой гостиной и смотрел старушечьим взглядом на «Аврору», что рекламно плескалась на противоположном берегу Невы.
