Георгий Гречко - Космонавт № 34. От лучины до пришельцев
Анохин был и остается для меня примером уникального летчика-испытателя. Он такой был, если не самый лучший, то, по крайней мере, из первой пятерки.
Испытания медицинские и не только
Через два года нас, первый отряд гражданских космонавтов, послали на подготовку в Звездный городок. Там мы с военными летчиками начали готовиться вместе. Но они встретили нас не слишком дружелюбно. Однажды на тренировке в лесу около Звездного городка к нам подошли несколько летчиков и недвусмысленно дали понять, что мы очень опрометчиво поступили, решив стать космонавтами. Оказывается, не наше это дело – в космос летать. Наше дело – ракеты собирать, а не занимать их места в кораблях.
А мы выполняли наказ Королева: «В корабле не должно быть трех военных. Пусть будет один командир из военных, один бортинженер и один ученый». Вот тогда возникло это важное для космонавтики и, конечно, лично для меня слово – бортинженер. Нас спрашивали: «Зачем вы здесь? Ваше место в конструкторском бюро!»
Медицинские испытания для космонавтов в «Звездном» гораздо тяжелее, чем в ЦНИАГе. Нас дольше крутили на переносимость кориолисова ускорения (так называемый кук). Нас качали на качелях Хилова тоже пятнадцать минут. Но, в отличие от ЦНИАГа, на качелях в это время вращался стул, на котором ты сидел. Но и этого было мало докторам: они еще заставляли головой качать, а на глазах у тебя – черные непроницаемые очки. В результате создавалось впечатление, что ты уже вылетел из качелей и сейчас тебя размажет об стенку. Нам, инженерам, даже смотреть на эти качели было муторно!
Общефизическая подготовка в Центре Подготовки Космонавтов
Было и такое мучительное испытание: мы надевали зимнее меховое летное обмундирование – самое теплое, какое только бывает. И надо было просидеть минимум 75 минут в термокамере при температуре плюс 90 градусов. Это как в сауне, только гораздо жарче. Если за это время температура тела не повысилась на два градуса, то заставляют сидеть еще. Врачам важно узнать, как твое тело сопротивляется нагреву – на случай, если в полете откажет система терморегулирования и температура значительно повысится.
После того, как я высидел 75 минут, мое тело, как назло, продолжало держать температуру. Я решил: хватит, испытание я прошел, даже с запасом, но так можно вывести из строя организм. Еще полчасика в термокамере – и можно не только с космосом, но и со здоровьем проститься.
А у меня градусник во рту торчал, и я стал потихонечку подсасывать горячий воздух. Поднял температуру до необходимых двух градусов – и конец мучениям. А что такое два градуса? Если тебя сажают туда с температурой 36,6, значит, нужно, чтобы было 38,6, а это температура больного человека.
Но это были еще цветочки. Потом против нас, гражданских, развернули «химическую» и «бактериологическую» войны.
Началось с того, что вдруг у одного нашего парня в анализе мочи обнаружился белок, а это повод для списания космонавта. У нас был знакомый врач, мы с ним договорились, что вместо нашего товарища, у которого нашли белок, анализ сдаст другой, абсолютно здоровый парень. И что вы думаете? В новом анализе опять оказался белок! А это означало, что кто-то подменяет результаты анализов. Так вскрылась эта химическая война…
Однажды меня под руки вывели с занятий и заперли в палате для инфекционных больных. Я не понимал, что происходит, и тогда мне объявили, что у меня на шли редкий смертельный микроб, якобы завезенный из Экваториальной Африки.
Меня и моих близких надо было срочно изолировать. Нас привезли для обследования в институт, который занимался тропическими болезнями, взяли кучу анализов… И ни одного микроба не обнаружили! А когда доктора из Центра подготовки космонавтов попросили показать его находку, он сказал, что давно уничтожил анализ. Дескать, не мог держать смертельный тропический микроб в Центре.
Юрий Гагарин и Владимир Комаров были в отряде в числе немногих, кто встретил нас замечательно. Оба всегда старались помочь в том, в чем они, военные, были сильнее нас.
Позже я узнал Андрияна Николаева – еще одного потрясающего человека из числа первых космонавтов. Не было задания, которое бы он не выполнил. Не было долга, который бы не исполнил. Не было друга, которому бы он изменил. Его выдержка меня восхищала. Они с Севастьяновым вернулись из труднейшего 18-суточного полета в тесном, как «Жигули», корабле. От невесомости тогда практически не защищали! И когда врачи попросили космонавтов просто постоять на ногах, то напарник Николаева упал. А Андриян устоял. Он был весь белый, бескровный, но стоял. Он умер бы, но стоял. Вот такой это был человек. Когда мы проходили тест на запоминание слов – нужно было запомнить семь из десяти. У меня как раз и получалось запомнить семь. А Андриян запоминал все десять!
Мои шансы полететь первым из нашей группы были достаточно велики. Сначала на роль бортинженера планировался инженер из КБ Туполева Владимир Бендеров. Туполев когда-то спас Королева, назвал его фамилию Сталину в числе конструкторов, которых необходимо вернуть из ссылки. Туполев мечтал, чтобы в космос полетел инженер из его КБ. Королев, конечно, не мог отказать выдающемуся авиаконструктору. Как-то Бендеров общался в кабинете с нашим руководством. Выходит он из кабинета – и сразу: «Кто здесь Гречко?». Я ответил. «Обсуждали включение тебя для подготовки в экипаже!». Я понял, что на меня серьезно рассчитывают. После испытаний на центрифуге у Бендерова нашли белок в моче и окончательно списали.
Случалось всякое. Однажды мы выехали на прыжки в Серпуховской аэроклуб, где я занимался еще до приема в космонавты. Там я был своим человеком, всех знал и меня знали. Как-то раз все мы выполнили по прыжку и ребята отправились ужинать. А я помог работникам аэроклуба собрать парашюты. К ужину пришел с опозданием, а угодил на разбирательство. Разбирали меня. Говорили, что я хотел сделать еще один лишний прыжок, чтобы получить преимущество. Упрекали в карьеризме. Но я не прыгал, я просто помогал своим знакомым ребятам укладывать парашюты. Это, во-первых. А во-вторых, у меня и так было прыжков больше, чем у всей нашей группы вместе. И один дополнительный не увеличивал моего преимущества. Более того, это был бы дополнительный риск.
Но мои доводы никого не убедили. Против меня был настроен и Леонид Кувшинов – герой Советского Союза, фронтовик, летчик-испытатель, который курировал наши занятия. Сложилась такая ситуация: Звездный городок поддерживал мою кандидатуру. А руководители нашей группы – Анохин и Кувшинов – склонялись к кандидатуре Алексея Елисеева. Через несколько лет сам Анохин мне рассказывал, что Елисеев ходил за ним как нитка за иголкой. А Королев и его первый заместитель Мишин, конечно, прислушивались к легендарному летчику-испытателю.
