Владимир Переверзин - Заложник. История менеджера ЮКОСа
Мы идем в обратную сторону, поднимаемся в горку и упираемся в стоящий перед воротами шлюза шлагбаум, оскалившийся устремленными в нашу сторону огромными шипами. Если вдруг кому-то взбредет в голову протаранить ворота, то он напорется на эту преграду. Мы одолеваем это расстояние сотни раз в день. Туда, сюда. Вверх, вниз. Мне удалось заставить себя полюбить это странное (не только бессмысленное, но и, очевидно, вредоносное) мероприятие. Я представил, что это своего рода физкультура и начал старательно выполнять упражнения. Лишенный активной жизни и набравший лишний вес, я стал стремительно худеть.
Стоит август 2007 года. Мы буквально обливаемся потом и приходим на территорию карантина мокрые с головы до ног. Умываться нельзя, так как это не предусматривается распорядком дня, утвержденным начальником колонии. Гигиенические процедуры — строго по расписанию, утром и вечером, по десять минут. Но и вечером нам не хватает на это времени. Два умывальника на двадцать зэков позволяют провести около раковины не более минуты. Дневальные, имеющие неслыханную привилегию заходить в барак, когда им вздумается, строго следят за соблюдением распорядка дня. Мы же, обычные зэки, в свободное от маршировок, уборок, погрузки и разгрузки время вынуждены просто стоять или ходить в окруженном бетонным забором дворике. Сидеть негде и не на чем. «И так уже сидите», — шутит дневальный. Можно сидеть на корточках. В другой колонии, где я попаду в похожие условия, сидеть на корточках категорически запрещалось, так как там это считалось обычаем преступного мира и воровской традицией.
Под палящими лучами солнца пот быстро высыхает, образуя на черной робе белые соляные разводы. Грязных и дурно пахнущих, но в полном соответствии с распорядком, нас раз в неделю водят в душ. Мне вспоминаются слова из очевидно не читанного ими Уголовно-исполнительного кодекса, где черным по белому написано: «Осужденные обязаны соблюдать санитарно-гигиенические нормы и правила, принятые в обществе».
«Может, не читали, а может, в их обществе так принято», — философски рассуждаю я.
На душ отводится тридцать минут. Одна лейка на пять-шесть человек. Надо успеть помыться и постирать свои вещи. Многие заходят под душ в одежде и натирают себя мылом, делая два дела одновременно. «Стираные» вещи оставляют в специальной сушилке, откуда дневальный их забирает и складывает в один мешок. Плохо простиранные, порой только намоченные, перемешанные вещи вываливаются на парты, стоящие в помещении воспитательной работы. Мы долго отыскиваем свою одежду в этой куче, перебирая чужое белье. Я начал приспосабливаться к местным условиям жизни. Уже после следующей стирки я связываю вместе носки, трусы, привязываю к ним майку и быстро нахожу свою «змею»…
Ночью спать невозможно, и в отряде стоит страшный смрад. Мы ждем, когда спадет жара. Ты всегда чувствуешь дискомфорт. Хорошо не бывает никогда. Либо жарко, либо холодно. Не хватает сна, еды, покоя, уюта…
* * *
Каждое утро начинается с зарядки. Едва успев открыть глаза, мы несемся на улицу. Зарядку делает вся зона. Осужденные выходят из своих бараков в локальные сектора и под музыку делают упражнения. «Махи руками, — доносится из динамика. — Раз-два, три-четыре. Достаточно. Переходим к приседаниям…» Зарядка сопровождается классической музыкой. Мы делаем зарядку по нескольку раз, пока не добиваемся абсолютной синхронности движений. Специально для карантина запись повторяют несколько раз. После зарядки — заправка постелей и водные процедуры. Нужно успеть почистить зубы и намочить лицо. Выходим во дворик, ждем. Слышен синхронный топот ног и голос: «Стой, раз-два». За нами пришли. Осужденные из нижнего карантина ждут, пока мы вольемся в их ряды. Мы строимся и начинаем марш. Я успеваю спросить соседа по шеренге: «Как там, на нижнем карантине?»
«Полегче», — отвечает он.
«Шагом марш!» — рычит Виталий, и строй начинает движение. Нас учат здороваться с администраций. На приветствие сотрудника колонии надо бодро и громко отвечать. «Здравствуйте, граждане осужденные!» — орет наш мучитель.
«Здравия желаем, гражданин начальник!» — изо всех сил хором орем мы в ответ.
Наш учитель делится тонкостями: «Надо глубоко вдохнуть, а на выдохе как можно громче проорать приветствие».
Репетируя, нам приходится кричать это много раз. В придачу практически каждый встречающийся нам тюремщик не упускает возможности поздороваться.
После первой маршировки — завтрак. Строем идем в столовую. В кармане у меня уже лежит предусмотрительно приготовленная ложка. Мне не надо сломя голову бежать за ней к тумбочке, где хранится арестантский минимум: кружка, ложка, туалетные принадлежности и чай, у кого он есть. Ложки есть не у всех, и некоторым приходится есть одной ложкой по очереди.
Без аппетита я поглощаю утренний завтрак, состоящий из каши, куска хлеба и стакана подслащенной жидкости, отдаленно напоминающей чай. Время на завтрак строго ограничено. Едва успеваем присесть, как раздается команда дневального: «Встать, закончить прием пищи». Встанешь раньше, без команды — косяк, то есть нарушение. Лишат чая либо «наградят» дополнительной маршировкой. Категорически нельзя общаться с осужденными из других отрядов, которые с любопытством наблюдают за нами, выискивая знакомых. Восемьдесят процентов населения зоны составляют уроженцы Владимирской области, которые небезуспешно ищут земляков, соседей или одноклассников. Один из нас посмел взять пачку сигарет из рук другого осужденного. Об этом «проступке» стало известно дневальным, и мгновенно последовало неотвратимое наказание. В тот день мы маршировали до одури и лишились чая, который иногда после маршировки нам позволялось пить.
Мы возвращаемся в помещение карантина. До очередной маршировки есть еще часа полтора-два, которые нужно простоять во дворике, если не найдется каких-либо других занятий. Зэки — бесплатная рабочая сила, иначе — рабы. Часто нас уводят на различные работы. Погрузить, перетащить что-нибудь с место на место — святое дело! Разгрузка цемента, досок, коробок из швейного цеха становится для нас привычным делом.
«В соответствии со статьей 106 Уголовно-исполнительного кодекса каждый осужденный обязан отработать на работах по благоустройству колонии не менее нескольких часов в неделю». Нам цитируют статьи УИК, где прописываются обязанности осужденных. Дневальные и сотрудники колонии не вспоминают, что у нас, осужденных, есть еще и права, установленные тем же кодексом.
«Прием пищи осуществляется в специально отведенных местах, в установленное время! То, что вам позволяют пить чай вне стен столовой, есть величайшее благо, ниспосланное вам руководством колонии», — говорит нам дневальный и выносит на улицу чайник с кипятком. Кипяток быстро расходится по кружкам. Всем не хватает, да и чай есть не у всех. Большинство зэков сидят на чифире — крепчайшем чае, который приводит организм в нормальное состояние. Я вижу зэков, которые, отчаявшись добыть кипяток, жуют сухой черный чай и запивают его водой из-под крана. Сигареты заканчиваются. Мужики докуривают оставшиеся сигареты, растягивая одну на нескольких человек. Мне намного легче. Я не курю и могу обходиться без чая. Видя страдания окружающих, я сообщаю мужикам, что готов отдать все сигареты, находящиеся у меня в бауле, и поделиться чаем. Простую на первый взгляд задачу осуществить нелегко. Наши сумки находятся в отдельном помещении, в каптерке, за территорией карантина. Доступ к ним разрешается в строго определенное время, два раза в неделю, по вторникам и четвергам. Сегодня среда. Дневальный обещает завтра вывести меня в каптерку.
Во дворике гуляет коренастый чеченец небольшого роста. Он практически ни с кем не общается и находится в карантине уже несколько месяцев. По сломанным ушам я узнаю в нем борца. Нам есть о чем поговорить. Мы знакомимся. Аслан, член сборной России по вольной борьбе, мастер спорта международного класса, серебряный призер чемпионата мира и чемпион Европы, осужден по статье 205 УК РФ — терроризм. Срок — двадцать три года. Один из его многочисленных родственников из Чечни переночевал у него в квартире в Москве и каким-то образом оказался причастен к взрыву автомобиля у ресторана «Макдоналдс». Аслана тоже взяли. Потом взяли милиционеров, которые взяли Аслана. Они оказались оборотнями в погонах. Теперь сидят все. «И зачем я за Россию выступал?» — как-то посетует он…
Рядом с нами прогуливается Миша К. Высоченного роста, крупный, он осужден по той же статье, что и Аслан, — терроризм. Срок — девятнадцать лет. Мишу посадили за подрыв пассажирского поезда «Грозный — Москва». Был взрыв. Поезд сошел с рельсов. Место для диверсии было выбрано странное. Сделано было все так, будто террористы старались минимизировать урон. На этом участке поезда всегда сбрасывают скорость. Заряд был заботливо заложен под правый рельс, чтобы поезд ушел не под откос, а остался на насыпи. У Мишиного друга рядом дача. Вот и решили взрослые мужчины, по версии следствия, поразвлечься. Миша на детском велосипеде, принадлежащем дочери друга, якобы доехал до места преступления и совершил подрыв. На ходатайство Миши и его адвокатов провести следственный эксперимент и посмотреть, как он мог со своими габаритами влезть на этот велосипедик, судья ответила отказом. Суд присяжных Мишу оправдал, но приговор отменили и судили Мишу еще раз. Ко второму процессу велосипед, изначально проходивший как вещественное доказательство вины подсудимого, пропал. Как только стало понятно, что детский велосипед доказывает его невиновность, улика таинственным образом испарилась…
