Семен Гейченко - Завет внуку
Появилось и новое поколение сказителей, уже праправнуки бывших Михайловских, тригорских, петровских крестьян. А недавно в пушкиногорском Доме культуры я открывал первый районный фольклорный фестиваль «Золотые родники». И долго живу, многое повидал, но на этом фестивале сделал для себя подлинные открытия, еще и еще раз порадовался тому, как интересна музыкальная культура русского народа. В это же время у нас в районе работала выставка народных мастеров, и какие же на ней были представлены прекрасные поделки из дерева, бересты, металла, домотканые, вязаные, гончарные изделия! Все то, чем издавна славились наши северные места, но чем прежде, лет двадцать — двадцать пять назад, занимались в основном люди пожилые — молодежи кропотливый ручной труд казался скучным, несовременным, вообще ненужным. Однако традиции предков оказались живучими — сегодня даже малые дети, школьники тянутся к традиционным ремеслам, ведь результат этих трудов — красота, истинная и вечная, во все времена почитаемая.
А сколько я встречаю у нас в Пушкиногорье вдохновленных гением поэта доморощенных художников (слово «доморощенные» теперь почему-то не в чести, видимо, ему придается неверное толкование; на самом деле ничего унизительного в нем нет, это синоним понятию «самостоятельно, собственными руками и умом содеянное»). Впрочем, и слова «самодеятельный», «самодеятельность» некоторые люди склонны произносить с иронией: мол, у нас сейчас эпоха профессионалов. В каких-то случаях ярые сторонники профессионализма правы — я еще вернусь к этому подробнее. Но сам факт существования многочисленной армии самодеятельных поэтов, живописцев, артистов и так далее отраден. Ведь он означает пробуждение в миллионах душ чувств добрых и высоких, о чем так мечтал Александр Сергеевич Пушкин. А если у человека в душе проснулся художник, он почти наверняка будет его в себе беречь и лелеять, творчество свое углублять и совершенствовать. И это куда полезнее, чем удовлетворять свои духовные запросы, желание, трепет таким путем: включил «ящик» и уплыл на телеволнах. Этот способ утоления духовного голода слишком уж удобен и прост. Истинное же духовное насыщение — процесс постепенный, напряженный, мучительный даже, ведь в нем должны участвовать все клеточки мозга… Но только то, что далось нелегко, и дорого человеку по-настоящему.
Я за самое широкое самодеятельное творчество и даже горжусь, что для многих тысяч людей побудительным моментом их творческих исканий стало посещение нашего заповедника.
По случается и такое, что благие, как кажется, намерения, возникшие под влиянием посещения Пушкиногорья, или Ясной Поляны, или Муранова, или Шахматова, на деле оказываются неправедными. И вот тут я должен вернуться к своим соображениям, где бывает необходим профессионализм и только профессионализм. И чем он выше, тем лучше.
Суть в том, что, пропитавшись в заповедных местах духом памяти, иной человек возгорается желанием устроить нечто подобное увиденному у себя в городе, в селе, на предприятии или в клубе, тем более что в городе их (или селе, или деревне) жил (или бывал, или проезжал) известный писатель (или художник, или полководец, или государственный деятель и так далее). И вот организуется, собирается, открывается народный музей. Сколько я повидал их в разных клубах, школах, Домах культуры, Дворцах пионеров… К сожалению, подавляющее большинство из них — мертвое скопление предметов, документов, фотографий. Сразу оговариваюсь: мои нарекания не относятся к музеям боевой и трудовой славы — те создаются по особым канонам и правилам. Но что касается музеев литературных, исторических, краеведческих и прочее, создание их — тот самый случай, где дилетантизм невозможен. Чтобы музей стал захватывающей книгой, которую хочется читать не отрываясь, надо, чтобы собирался и составлялся он не просто художником, литературоведом, искусствоведом, но и вещеведом.
Когда люди уходит, остаются вещи. Безмолвные свидетели радостей и горестей своих бывших хозяев, они продолжают жить особой таинственной жизнью. Нет неодушевленных вещей, есть неодушевленные люди. Память — понятие очень емкое; здесь и само творческое наследие художника, и та среда, человеческая и материальная, в которой возникали его творения. И нет здесь ничего маловажного. Скажем, какие цветы росли перед окнами пушкинского дома, какие птицы пели на деревьях, на каких местах стояла мебель в комнатах? Все это кирпичики в общую сумму знаний о человеке.
Я занимаюсь жизнью и творчеством Пушкина почти всю свою жизнь, но, мне кажется, я только сейчас начинаю постигать душу его вещей, тайну их эмоциональной наполненности.
Например, Пушкин пишет: «Люби сей сад с обрушенным забором…» И я ломаю голову: а что вызвало именно этот термин «обрушенный», а не «ветхий», не «сваленный», не «гнилой». Почему он так написал?
Или вы входите в кабинет поэта, там стоит кресло. Я долго думал: как оно должно стоять? Как ставил его для себя Пушкин? Ведь он был маленького роста… В какой позиции ему удобнее всего было работать?
Нужно понять предназначение каждой вещи и через это подойти к пониманию внутреннего состояния своего героя: как он смотрел, поворачивал голову, держал перо, болтал ногами? Как вошла та или иная вещь в поэтический ряд и выдвинула какую-то новую идею, фразу? Это все очень, очень интересно, но необычайно сложно. Истинный вещевед, как писатель, должен перевоплотиться в своего героя, до мелочей понять его характер, скрупулезно изучить все привычки, проникнуть в его мышление. Но если писатель может и даже должен фантазировать, сочинять, менять сюжет своего произведения, то вещевед обязан быть строгим документалистом, следовать за ходом давно происшедших событий день за днем, час за часом.
Дилетантский подход к устройству заповедных мест, музеев приносит иногда и чисто научный вред. Дело в том, что их организаторы, энтузиасты — люди, как правило, энергичные и действительно увлеченные. В своих поисках они наталкиваются на редкие документы, имеющие историческую ценность предметы. Однако уникальность таких находок по-настоящему очевидна и сама ценность их многократно возрастает, когда они входят в определенную связь с другими предметами и документами, становятся частью тематической экспозиции.
Словом, чтобы заниматься «материализацией» памяти, повторяю, нужно быть профессионалом. Разумеется, я говорю не о том профессионализме, главным, а случается, что и единственным, признаком которого является диплом или справка… Я имею в виду настоящий профессионализм, который есть суммарный результат глубокого знания предмета и практического опыта. И путь к такому профессионализму никому не заказан — садитесь за книги, справочники, учебники, изучайте, ищите, думайте! И только когда вы почувствуете, что начинаете постигать характер и мысли своего героя, начинаете понимать, что двигало его творчество, когда его жизнь становится частицей вашей жизни, — тогда вы совсем другими глазами начнете смотреть и на его вещественный мир.
